Я стройнее тебя!
Шрифт:
После того как она приняла решение, ей стало намного лучше.
С наступлением сумерек она уже ехала по одной из многочисленных дорог, которыми опутаны окрестности Чикаго, но когда она, пробираясь через автомобильные пробки, доехала до Центра Преданных, расположенного возле Сирс-тауэр[32], было десять часов вечера, а найти место для парковки и подойти к дверям ей удалось уже ближе к одиннадцати.
Здание это тяжеловесно и безобразно — куб из желтого кирпича, который переливается розовым в свете натриевых ламп, освещающих площадку перед центром и дорожки, ведущие к двустворчатой
Надпись настолько насторожила ее, что она остановилась как вкопанная. О чем только думал Ральф, когда передал этим людям половину принадлежавших семье ценных бумаг и пообещал заплатить еще, когда они отправят домой исцелившуюся Энни? Разве может их красивая, стройная девочка поправиться, попав в руки толпы страхолюдин, которые, судя по их девизу, исполнены решимости бороться с жиром? Марг вспоминает о своей расплывшейся фигуре, о плечах, которые она никому не показывает, о небольшом валике жира на спине там, где проходят лямки лифчика, и — о Эрл! — это ее выводит из себя. Неужели они и правда думают, что лишний жир — это грех, вроде кровосмесительной связи или убийства? Может, они заставляют бедняжку Энни худеть? Да у нее и нет проблем с лишним весом!
— Я бы не советовал здесь стоять.
В испуге она отскакивает назад.
— Что? Что!!!
Ночной сторож, похлопывая по кобуре, говорит низким голосом:
— Уходите, пожалуйста.
— Это центральный офис?
— Какая разница? Все уже закрыто.
— Я должна поговорить с Преданной Матерью.
— Вы выбрали неподходящее время, мадам.
— Скажите мне только, здесь ли офис Матери?
— Здесь расположена администрация.
— Мне нужно с ними поговорить.
— Это здание является частной собственностью, мадам, поэтому вам лучше уйти…
— У них моя дочь!
— Извините, вы пришли слишком поздно.
Сердце Марг ухнуло в пятки.
— Нет, она не умерла!
— Леди, все закрыто уже давно, с семи часов.
Она видит свет в коридоре за стеклянными дверями. Можно различить, как туда-сюда двигаются фигуры.
— Меня обязаны принять, у меня срочное дело.
— Приходите утром.
— Мне нужно попасть туда. Я приехала издалека.
— Не сегодня. — Он берет ее за локоть, чтобы заставить поскорее уйти.
Она свирепеет и отдергивает руку. Собрав всю внутреннюю силу, с помощью которой она добивалась тишины в лекционных аудиториях, Марг расправляет плечи и поднимает подбородок. Со стороны кажется, что она стала выше ростом.
— Такие вещи не вам решать, — заявляет она, резким и властным жестом рассекая рукой воздух. — А теперь включите переговорное устройство и сообщите, что я пришла.
Как это она только заговорила таким тоном? Ночной сторож попятился от нее.
— Да, мадам.
— Моя дочь — их пациент. И я знаю свои права.
— Мадам, я думаю, что вам не…
— А теперь не заставляйте меня
ждать, если не хотите, чтобы вас уволили.— Да, мадам. — Он кивает и трогает микрофон, который прикреплен к диагональной кожаной лямке его сияющего офицерского ремня. — Они вас впустят, — сообщает он ей, и с неожиданной откровенностью доверяет ей сведения, которые, скорее всего, обязан держать в тайне: — Обычно они пускают посетителей.
Когда микрофон, потрескивая, снова оживает, он решает, что Марг необходимо предостеречь:
— Вы пожалеете, что пошли, мадам.
Глава 11
«Это ужасно, — думает Энни, дрожа на переносных напольных весах, пока медсестра проверяет, не засунула ли девочка какие-нибудь утяжелители в подол своего больничного халата из ткани в цветочек. До меня никому нет дела».
— Стой спокойно, — сердито говорит Преданная Летиция, легонько ткнув девочку.
«Если бы они вспомнили обо мне, они могли бы, по крайней мере, написать». Трудно стоять спокойно, когда внутри у тебя все переворачивается.
— Я стараюсь!
Сердце Энни, кажется, превратилось в кровоточащий кусок плоти; она в ужасе, ее все еще пошатывает от воспоминаний о том, как ее и другую раздетую девочку показывали друг другу. Она погибнет здесь, а родителям будет совершенно пофиг, ведь она для них умерла в тот момент, когда за ней закрылись двери фургона, типа того.
Они мрачно сказали ей:
— Тебе должно быть стыдно, — и какое напряжение читалось в их огорченных глазах и на каменных лицах.
А ведь они имели в виду: «Нам за тебя так стыдно».
Ее отправили в заточение собственные родители. Они выслали ее сюда и презирают ее. Видимо, близнецы тоже ее презирают, и ужаснее всего причина, из-за которой они так к ней относятся. Два года она, стремясь придать своему телу определенную форму, совершенствовала себя, пока наконец не достигла желаемого результата. Но теперь она теряет безупречность внешнего вида. Она толстеет!
«Что же такого ужасного в том, что я сделала? Я просто сбросила лишний жир! О боже, какой кошмар, я снова толстею».
— Отлично. Она прибавила полфунта! — медсестра с усилием разжимает плотно сжатые кулаки Энни, чтобы убедиться, что и там девочка не прячет грузики. — Стоит тебе только постараться, и к концу недели ты будешь весить девяносто фунтов, и это будет чудесно, правда?
Нет! Энни смотрит на цифру, появившуюся на экране, и думает: «Отстой!» Даже если не учитывать вес воды, которую она выпила перед взвешиванием, чтобы обмануть опытную Летицию, все равно она действительно набирает вес. Медсестра не уйдет, пока Энни не согласится, что это чудесно, поэтому она слабым голосом отвечает:
— Наверное.
— А мы с тобой знаем, что случится, когда мы наберем девяносто фунтов, правда? — Самая невыносимая Преданная Сестра, Летиция, задает этот вопрос фальшивым тоном, надеясь воодушевить Энни. — Мы получаем право смотреть телевизор, и мы ведь помним, что будет, когда наш вес превысит сто фунтов?
Лучше умереть.
— Нас официально признают толстыми?
На бугорке подбородка у Летиции колышется туда-сюда длинный тонкий волосок.
— Ты что, ничему не научилась, когда вам, голым, устроили очную ставку?