Я тебе больно

Воспоминания о смерти отца и о ссоре с матерью болезненно давят на грудь. Я запираю эти ощущения под замок, так как ещё успею дать волю эмоциям. Сейчас же от каждой мысли у меня ноют виски.

Допив витамин C, который принёс Багримов, я иду в душ. На самом деле, я хочу просто умыться и уехать. Всё остальное сделаю дома.

Отражение в зеркале не то чтобы пугает. Оно вызывает самый настоящий ужас. Лицо перепачкано и опухло, волосы свалялись, на платье какие-то пятна.

Надо было послушать Дину и не пить так много... Вообще не пить...

После этого дня однозначно больше никогда не буду...

Умывшись и прополоскав рот зубной пастой, я вытираю лицо и пытаюсь причесать волосы. Конечно, всё равно выгляжу ужасно.

Но вряд ли я произведу впечатление хуже, чем вчера.

Осторожно выхожу из ванной и смотрю вдаль коридора.

Стыдно смотреть в глаза. Стыдно за своё поведение. Стыдно, что придётся уволиться из-за самой себя же...

Медленно шагаю вперёд, пока не оказываюсь в просторной кухне-гостиной. На стене шумит телевизор. Багримов разливает кофе по стаканам, а я продолжаю топтаться на месте, будто сомневаюсь в каждом своём дальнейшем шаге.

— Садись за стол. Выпей немного кофе, — босс сам поворачивается ко мне и указывает рукой на стол, затем ставит на него два стакана с горячей чёрной жидкостью. — Ты не стала принимать душ?

— Нет, — качаю головой и краснею. — Я потом. Дома... Вы не видели мою сумку?

— Она у меня в машине. На парковке.

— Понятно, — прикусив губу, сажусь за стол и отпиваю немного кофе, чувствуя, как вместе с витамином C и кофеином в моё тело возвращается жизнь. — Марсель Рустамович, — откашливаюсь, глядя на мужчину, — то, что вчера было, это.... несвойственно мне. Я слишком много выпила, и поэтому так получилось. Я, наверное, буду вынуждена написать заявление на увольнение, так как... просто...

Пытаюсь подобрать правильные слова, но оказывается, это невероятно трудно сделать. Ещё он так не меня смотрит. Взгляд тяжёлый и давящий. Трудно такой выдержать. Я надеюсь, кроме того, что я помню, я больше ничего плохого не сделала.

— Насть, — вздыхает он, сцепив пальцы рук в замок, — насчёт увольнения мы поговорим позже. Я должен сказать тебе кое-что. Мне придётся это сделать.

Судя по его тону, это что-то не очень хорошее.

— Я вас слушаю, — непроизвольно вжимаю голову в плечи и крепче обхватываю бокал с кофе.

— Я знаю, что вчера умер твой отец. Мои соболезнования, Насть.

— Не стоит. Он был чудовищем, — сглатываю, глядя Багримову в глаза. — Если это то, что вы хотели сказать...

— Не то. Точнее, не только это. Вчера тебе звонили из больницы, но не смогли дозвониться.

— А зачем мне звонили из больницы?

Багримов выдерживает паузу, от которой по позвоночнику бегут мурашки, потому что я практически на сто процентов уверена, что услышу сейчас что-то страшное.

— Твоя мама умерла, Насть. Мне очень жаль.

Асти

Та самая боль, которая обрушивается на тебя не сразу. Сначала ты словно вообще ничего не чувствуешь. Словно не веришь в то, что только что услышал. Это ведь не может быть правдой. Это может случиться где-то и с кем-то, но не с тобой. А потом боль начинает накрывать тебя волнами. И каждая последующая волна больше и больнее предыдущей. Твоё сердце начинает неистово стучать о рёбра, и ты буквально чувствуешь, как оно разбивается и истекает кровью, пока ты с отчаянием вспоминаешь, что ты сказал в последний раз человеку, которого не увидишь больше никогда...

Какая разная боль...

Две смерти. И абсолютно не похожие чувства...

— Насть? Как ты? Возьми, выпей, — перед глазами вдруг появляется лицо Багримова.

Он что-то протягивает мне. Какие-то таблетки и воду.

Я вдруг понимаю, что не сижу, а стою, а разбитая чашка кофе валяется возле моих ног и чёрное пятно разливается вокруг белых осколков.

Я не помню, как вскочила. Не помню, как разбила чашку. Будто провал в памяти.

— Что это? — шепчу, будто в коматозе, глядя на таблетки, которые протягивает мне Багримов.

— Это успокоительное.

— Мне не нужно успокоительное...

— Нужно. Выпей. Иначе тебе станет плохо.

Я на автомате беру бокал и таблетки, ставлю на стол и сама сажусь обратно на стул. Залпом выпиваю. Затем обратно поднимаюсь на ноги.

— Надо убрать осколки. Скажите, где у вас и что лежит. Нужно убрать разбитую чашку... — собственная речь кажется мне замедленной, а голос чужим.

Это как будто не я говорю, а кто со стороны...

— Не надо ничего убирать. Я сам всё сделаю. Ты в шоке, Насть. Тебе нужно сесть и позволить таблеткам подействовать.

— Я не хочу сидеть, — резко качаю головой, сжав виски пальцами. — Мне нужен телефон. Принесите мой телефон. Я должна позвонить. Что вообще случилось? Как... мама умерла? Почему? Они что-то сказали?!

— Сердечный приступ.

— Это я виновата.

Марсель Рустамович пытается усадить меня на стул, но я отталкиваю его руки.

— Я... я это я виновата.

— Ты ни в чём не виновата, Насть.

— Нет, виновата. Мы поссорились вчера. Она хотела, чтобы я приехала на похороны к отцу, а я... я сказала, что не приеду, понимаете? Я накричала на неё. Сказала, что она всегда была на его стороне... Сказала, что все её проблемы из-за него, а решать их должна я... Это моя вина! — слёзы начинают бесконтрольно течь из глаз.

Мне настолько плохо внутри, что я теряюсь в этой боли. Плечи содрогаются от рыданий. Грудь невыносимо ноет.

Я вдруг чувствую мягкое касание к своим рукам, а затем тёплые пальцы сжимают мой затылок.

— Тихо, девочка. Ты ни в чём не виновата, но выплакаться тебе нужно. Просто поплачь.

И я плачу.

Уткнувшись в его плечо.

Позже я подумаю, что не должна была. Позже я решу, что и он не должен был.