Я тебя слышу

– Это под язык. Приклеивается намертво, долбит сутки. Потом пройдет.

– Под язык?.. Но мне такие уже не… Мне нужно со шприцом. Пожалуйста, есть такие? – Стас мнет пакетик через ткань джинсов. – Пожалуйста.

– Что есть, то есть. Это новый. Там три штуки, но уже с одного уносит ого-го-го. Осторожней, сильнее мета.

– Сильнее? Сильнее и не по вене? Ладно, ладно, хорошо, я возьму. С-с-спасибо.

Зеленая кепка кивает и быстро уходит. Стас трясущимися руками достает все, что есть в пакетике – тонкие глянцевые пластины сантиметров десять в длину. Стас сует все три в рот, его едва не тошнит, но он подавляет приступ рвоты. Денег больше нет, и вряд ли еще будут. Нельзя терять такую ценность.

Стас садится на пол, вытягивает вперед ноги, касается затылком бетонной стены. Боль отступает, прячется в розовую клетку, чтобы отдохнуть, а потом приняться за терзания с новой силой. Люди равнодушными серо-желтыми мазками проходят мимо. Стас закрывает глаза, голова его медленно склоняется к плечу.

«Пред каждым бедствием земным, которым

На горькую мне зависть гибли люди.

Кидался в бездну я с стремнины горной:

На дне ее, о камни сокрушенный,

Я оживал по долгой муке. Море в лоно

Свое меня не принимало; пламень

Меня пронзал мучительно насквозь,

Но не сжигал моей проклятой жизни» —

Вновь с жаром читает незнакомый голос, гипнотизируя, утаскивая в мрачные глубины. Но даже этот вдохновенный голос растворяется в ватной тишине. Дыхание Стаса медленно выравнивается, становится спокойным и глубоким. Только времени между вдохами проходит все больше, и больше, и больше. Спустя пару минут Стас и вовсе перестает дышать.

6

Стас резко подается вперед, как от мощного удара током. Судорожные вдохи толчками пропихивают в легкие студенистый воздух. Мир слишком близкий, яркий, цветной, проступает со всех сторон. Стас различает лица людей, даже удивление и настороженность, с которой они на него смотрят. На людях этих теплая одежда, пуховики, шарфы, шапки самых безумных цветов. Неужели уже зима?

Рядом сидит уличный музыкант – как давно он здесь находится? Как будто вдруг появился из воздуха, словно восточный джинн. Глаза его закрыты, руки проворно бегают по изгибам и вмятинам металлического барабана – ханга. Космические звуки обволакивают Стаса, сливаются с ритмом его сердца. Он не помнит, когда в последний раз слышал музыку. Словно она на что-то обиделась и просто исчезла из его жизни.

Но сейчас музыка здесь: вторит рокоту бесконечной человеческой реки, задает ей темп. Час пик. Понимают ли эти вечно спешащие люди, что музыкант поймал их в ловушку, что они стали лишь нотами его бесчетных пассажей Сейчас он играет их.

Парень чувствует взгляд Стаса. Открывает глаза и приветливо ему кивает. Теперь они оба знают, что сейчас играет музыка города. Стас встает, не чувствуя слабости, а потом аккуратно, будто погружаясь в холодную воду, бредет к центру перехода. Людские волны огибают его, словно он камень, прочно вколоченный в вечность. Стас закрывает глаза. Слушает барабанную дробь шагов и как тень налипающий на них звон ханга. Стас раскачивается из стороны в сторону, ощущая неимоверную легкость, единение со всем, что происходит вокруг.

– Ты их видишь?

– Вижу, – шепчет Стас, не выныривая из мрака. Из-под опущенных век его бисеринами выступают слезы восторга.

– И ты меня слышишь? Ты и правда меня слышишь?

– Слышу, – одними губами отвечает Стас, прижимая руки к своей груди, будто голос идет оттуда. – Я тебя слышу.

– Придурок! – голос хохочет, как ребенок на горках в аквапарке. – Ты меня слышишь! Ты! Меня! Слышишь! Так живи, Стас. Живи! Ты будешь? Ты останешься, если я уйду? Останешься, когда я уйду?

– Останусь. – На лице Стаса тоже расплывается улыбка. На щеках впервые за пару лет появляются ямочки. – Я останусь.

Стас чувствует, как из его груди наружу льется свет. Толчки прохожих кажутся ему объятиями. Против потока он вновь спускается в метро, ведь где-то его уже точно ждут.

Возле турникетов Стас впервые удивленно себя осматривает. Это каким нужно быть идиотом, чтобы выйти в такую погоду в одной толстовке? В какую вообще погоду? Почему он не помнит, когда бывал на улице и дышал свежим воздухом? А где рюкзак? Где кошелек, телефон? Нужно ведь предупредить маму, что он сегодня останется у Оли. У мамы слабое сердце, она будет очень волноваться, если он не вернется домой к вечеру.

Стас робко просит у мужчины с аккуратной бородкой телефон и набирает мамин номер. Она почему-то не берет трубку. Может, у нее дежурство, а он забыл? Никак не выучит ее расписание. Тогда Стас звонит Ире. Пусть скажет маме, если та не сможет с ним связаться.

– Алло?

– Ириш, это я, – быстро говорит Стас, и глаза его тут же расширяются от растерянности и пугающей несправедливости. Ира кричит на него. Рассерженно и громко кричит. – Ир, подожди, подожди! – Стас крепко сжимает телефон и коротко кивает его обладателю, который явно начинает нервничать. – Ир, не кричи! Ир, я до мамы не дозвонился просто… В смысле в больнице? Что с сердцем? Ир, да в чем дело-то?! Да че ты как дура резанная орешь, я не пойму?!

Стас недоуменно смотрит на экран. Сбросила.

– Все, молодой человек, – мужчина нетерпеливо теребит бородку. – Отдавайте.

Стас вкладывает в протянутую руку телефон и мужчина, не дождавшись благодарности, уходит прочь. От непонимания звенит в ушах. Стас трет слезящиеся глаза, понимает, что ему ужасно жарко и стаскивает толстовку, оставаясь в серой застиранной водолазке с закатанными рукавами. Он еще какое-то время удивленно рассматривает свои руки от плеча до самой кисти: широкие вены, которым всегда радовались медсестры в больнице, проступающие тонкие мышцы, длинные пальцы. Отсутствие на подушечках мозолей от струн гитары озадачивает еще больше. Это сколько же надо было не играть, чтобы они сошли?

Осознав, что на проезд у него нет ни копейки, Стас перепрыгивает через турникет и бежит вниз по эскалатору. Он не может стоять, не может ждать, когда вокруг творится такая чертовщина.

Людской молот одним ударомзабивает Стаса внутрь вагона, а он даже не успевает понять, на какой находится станции. Вжавшись лицом в холодное стекло, Стас читает «Не прислоняться». Он трясет головой. Его чуть подташнивает, словно он не ел целый день.

Потоком людей Стаса выносит на кольцевой, и он расслабленно выдыхает. Уж отсюда-то дорогу найти гораздо проще. Остановившись в центре зала, недалеко от ступеней, Стас заторможено чешет затылок. Чувство такое, что у него намечалась здесь встреча, но неизвестно, во сколько и вообще с кем.

Не решаясь выйти из метро, Стас бродит туда-сюда вдоль платформы и с отчаяньем всматривается в толпу, пытаясь различить знакомые лица. Он чувствует себя ребенком, забытым родителями в детском саду: покинутым, беспомощным и обиженным до слез. Почему за ним никто не приходит? Почему никто не хочет помочь ему?

Ноги дрожат от усталости, и Стас садится на лавку. Ему становится зябко, но толстовки уже нет в руках. Наверное, забыл в вагоне метро. Что же с ним творится в последнее время? Что с памятью? Почему он с болезненной жаждой хочет дотянуться хоть до чего-то важного, значимого, но вспоминает только глаза дурацкой деревянной пчелки и фиалки на клеенчатой скатерти?..