Я тоже её люблю

Зажав рот рукой, умудряюсь вырваться из плена Батурина. И рвануть в уборную.

Закрывшись в кабинке, стою над унитазом. Прочищаю желудок. Внутри всё содрогается до боли. Но меня рвёт без остановки.

Стук в дверь заставляет меня вздрогнуть.

— Юля, с тобой всё хорошо? — волнуется Батурин.

Беру небольшую паузу. И выхожу к Тагиру через несколько секунд.

— Тебя вырвало?

— Да. Я же говорила, мне плохо.

Приложив тыльную сторону ладони к моему лбу, Тагир хмурится. И говорит, что я бледная, белее мела.

— Я хочу домой. Отвези меня, пожалуйста, домой, — мой голос дрожит, да и плевать. Мне давно плевать, что думает обо мне мой тюремщик.

***

Сжалившись, Батурин всё-таки отвозит меня домой. Я запираюсь в своей спальне на втором этаже. И не выхожу.

Упав на кровать, лицом в подушку, лью слёзы. Сердце обливается кровью, ведь перед глазами стоит свадебная церемония Егора и Кати.

Голова болит. Чувствую, как в висках сжимаются сосуды. А сердце стучит с такой бешеной скоростью, что кажется, оно вот-вот выпрыгнет из груди.

Встав с кровати, подхожу к зеркалу. И смотрю на своё отражение. Страшная. Жалкая. И это я!

Дурацкие мысли заползают в голову. Я будто в бреду, не ведая что творю, двигаюсь в сторону балкона. Открываю настежь дверь, и морозный воздух дует мне прямо в лицо.

Зачем мне теперь такая жизнь?

Я потеряла всё ещё десять лет назад.

Сделала неправильный выбор. И лишилась: дочери, любимого мужчины. Судьбы своей лишилась.

Я жила чужой жизнью все эти десять лет.

Надоело!

Подхожу к перилам на балконе. Смотрю вниз на тротуарную плитку. Ха! Полёт будет коротким. И надеюсь, смертельным.

Перелажу через поручни. Двумя руками держусь за перила. Ноги дрожат, и я зажмуриваюсь.

Один.

Два.

Три.

Я разжимаю пальцы. И делаю шаг в пропасть…

Эпилог

Эпилог

— Состояние вашей супруги нам удалось стабилизировать. Угрозы жизни миновали, но впереди предстоит курс реабилитации.

— Доктор, Юля станет прежней?

— Физически? Да. Но… Тагир Даянович, вы же понимаете, что психическое здоровье Юлии Тимуровны оставляет желать лучшего. Я бы порекомендовал вам обратиться к хорошему психиатру, иначе инцидент может повториться.

— Да, конечно. Я всё понимаю…

Голоса в моей голове замолкают. И я снова проваливаюсь в пустоту. А когда прихожу в себя, то с трудом открываю глаза. Щурюсь, пытаясь сфокусировать взгляд хоть на чём-нибудь. Но окружающее пространство плывёт.

Шевелю пересохшими от жажды губами. И будто почувствовав, что я очнулась, ко мне начинают приближаться чьи-то шаги.

Силуэт мужчины, одетого во всё тёмное, вырастает надо мной как скала. Слабыми пальцами трогаю простыню и металлический поручень. Смутно, но всё же понимаю, что сейчас я лежу на больничной койке.

Острым клинком боль пронизывает сердце насквозь. Потому что я выжила…

— Душа моя, ну наконец-то ты очнулась, — голос Батурина эхом разносится по палате.

— Хочу пить.

— Что? Что ты говоришь, любимая? Я не слышу тебя.

— Воды, — прошу чуть громче, но Батурин меня всё так же не слышит. И вместо того, чтоб выполнить мою просьбу, спешит из палаты прочь — позвать доктора.

Вскоре напротив меня выстраиваются двое мужчин во всём белом. Я не вижу черты их лиц, но различаю медицинские костюмы. Значит, врачи.

Они осматривают меня едва не с ног до головы. Дают указания медсестре, как мне кажется, и уходят, оставляя нас с Батуриным наедине.

Тагир всё-таки поит меня водой. Аккуратно придерживая за затылок ладонью, он подносит к моему рту стакан с водой. Я пью жадно. Захлёбываюсь. Кашляю.

— Не спеши, милая. По чуть-чуть…

Утолив жажду, откидываюсь на подушку. Смотрю в потолок. Пытаюсь пошевелить пальцами на руках и ногах. Вроде бы получается. Только на правой ноге чувствуется неприятная тяжесть.

Устроившись на стуле рядом с больничной койкой, Батурин берёт меня за руку и подносит её к своим губам. Целует. Я не вижу лица Тагира, но чувствую влагу на коже. Неужели он плачет? Разве дьявол способен лить слёзы?

— Я думал, сойду с ума. Юля, пожалуйста, больше не делай так. Я тебя очень прошу. Конечно же, я не представляю, что у тебя творится в голове, но всё можно изменить. Правда, — Тагир вздыхает, а затем говорит вибрирующим от волнения голосом: — Я не думал, что ты так сильно сломаешься. Прости. Это я во всём виноват…

Тагир всхлипывает. И я понимаю, что он действительно сейчас плачет — впервые за всю нашу совместную жизнь я вижу, как плачет Батурин. Он делает это искренне. Значит, он не так сильно безнадёжен, как я думала.

***

Через пару дней я уже сижу на больничной койке и даже самостоятельно ем. Но ходить пока не могу — мешает гипс на правой ноге. А ещё бандаж мешает свободно дышать и снять его нельзя, пока у меня не срастутся два ребра, которые я сломала при падении.

Я смотрю телевизор, когда в палате распахивается дверь и внутрь входит медсестра.

Приветливо улыбнувшись, женщина интересуется моим самочувствием. Затем вдруг опускает взгляд в пол.

— Юлия Тимуровна, мы получили результаты ваших анализов. И взяли на себя смелость сначала показать их вам, прежде чем о них узнает Тагир Даянович, — говорит медсестра и протягивает мне листы с печатными строчками.

Я отказываюсь и брать. Зачем? Мне плевать на своё здоровье. Если Батурин так трясётся над моей жизнью, то пусть изучает сам, хоть под микроскопом разглядывает каждую закорючку — мне всё равно, что написано.

— Вы уверены, что не хотите ознакомиться? — настаивает женщина, а я качаю головой: — Юлия Тимуровна, прошу простить меня за настойчивость. Но я считаю, что вы должны это знать. В вашей крови нашли большую концентрацию ХГЧ.

Ухмыляюсь:

— И что это значит? Я умру?

— Нет. Что вы?! — натянуто улыбается женщина. — Вы беременная. Срок приблизительно пять-шесть недель.

Выгнув бровь, смотрю на медсестру вопросительным взглядом.

— А почему вы решили не сообщать это моему мужу? Насколько мне известно, он спонсор вашей клиники. Вам не кажется, что сейчас вы поступаете непрофессионально?