Я убийца

Я мотаю головой, хочу послать его к дьяволу, но рот пересох, и я не могу пошевелить языком. Прохожу мимо него, нарочно задеваю и, плюхнувшись за стол, тянусь за бутылкой. Петр пристально смотрит и отодвигает в сторону целебную жидкость, ставшую для меня за последние дни средоточием вселенной.

– Ты не охренел ли, батюшка?! – я пытаюсь подняться, но тело меня не слушается.

– Разве ты еще не достиг самого дна? Может, пора уже всплывать? Я думал, ты все-таки придешь ко мне. Я ждал. Долго ждал.

– Не дождался, да? Опаньки, а я-то тут. Обидно, слушай… Эта, эта, эта, – вытягиваю руку и щелкаю пальцами: слов в голове больше нет, и закончить мысль я не могу, поэтому просто машу рукой.

– Если гора не идет…

– Да что ты ко мне привязался?! Тебе что, прихода своего мало?! – перебиваю его и все же нахожу в себе силы, чтобы подняться. Для пущей уверенности бью кулаком по столу, попадаю в стакан. Он с хрустом колется. Небольшой осколок застревает в ладони. – Вот, блин, – шатаясь, вытаскиваю его, и из раны начинает сочиться кровь. – Глянь! – протягиваю окровавленную руку священнику. – Из-за тебя, старый! Все из-за тебя, – бурчу и падаю обратно на свое место.

– Может, все же возьмешься за ум?

Вытираю руку о край столешницы. Мои движения дерганые и отрывистые. Кровь размазывается по скатерти. От чего-то я начинаю смеяться, потом рыдать. Снова бью по столу кулаком.

– Чего ты приперся?! Чего тебе от меня надо?! Проваливай, сука! – говорю я и следом вываливаю на него весь свой богатый матерный словарный запас.

Он сидит и молча выслушивает комплименты в свой адрес. Ничего не говорит, просто слушает. Когда, наконец, мой гнев утихает, а в легких заканчивается воздух, я глубоко втягиваю кислород через зубы, с шипением и каким-то сипом.

– Все? Или будет продолжение? – понимаю, что все. – Выговорился? Можешь, конечно, еще. Как говорится, собака лает, ветер носит. Ну, так что?

– Все…

– Прекрасно. Легче?

– Было бы, если бы ты, упырь, плеснул чего-нибудь мне в стакан, – присасываюсь губами к порезу на руке. Оказывается, он не такой уж и маленький.

– Только чтобы поправить здоровье. Понял?

Я в ответ киваю головой.

– Точно понял?

– Да понял, понял! Лей давай!

Протягиваю остатки разбитого стакана, и Петр льет туда коньяк, который смешивается с моей кровью. Выпиваю спиртное, словно чай, даже не морщась. Заглотив все, я поднимаю тару вверх дном и открываю рот в надежде, что там есть еще несколько капель.

– Ты бы видел себя со стороны. Убогое зрелище!

– Ты мне не мать! Так что закрой пасть!

– Перестань грубить, тебе это не идет.

– Ты зачем меня в морг притащил?

– Показать.

– Мертвяков показать?! Ты больной что ли?!

– Показать горе. Показать скорбь. Показать истинное лицо несправедливости.

– Мне плевать. Не мое дело, – протягиваю ему стакан снова.

– Мне тоже плевать. Я же сказал, что только одну.

– Налей, а? Будь человеком.

– Нет.

– Сука! – вскакиваю с места. Стакан летит в сидящего передо мной Петра, он чудом уклоняется от него в сторону. – Убирайся к черту! Вон из моей квартиры, долбаный ублюдок! Чтоб ноги твоей здесь не было! Проваливай, пока я не покалечил тебя!

– Ты когда последний раз был на кладбище?

– Чего? – я успокаиваюсь, так как не понимаю, к чему вопрос. Он неожиданный и совсем не вяжется с моим гневом.

– Говорю, на кладбище когда был у своих? – он медленно поднимается и ставит бутылку на стол. – Заросло, наверное, там все. Никто не убирается. Нет ведь у них никого.

Я беспомощно смотрю в его уходящую спину. Он останавливается у двери, оборачивается в пол-оборота.

– Пей. Всю не выпьешь.

Щелкает замок, ручка опускается вниз.

«Заросло, наверное, все бурьяном. Нет ведь никого у них…»

Проходит минут десять, прежде чем я понимаю, что остался совсем один. Точнее сказать, я остался наедине со своей совестью и сидящим на правом плече зеленым змием, который шепчет на ухо о том, что мне все дозволено и преград на пути к нему нет. Янтарная жидкость в красивой бутылке заманчиво смотрит на меня. А в голове занозой засели слова группы «Ленинград»:

Мне бы в небо, мне бы в небо,

Здесь я был, а там я не был.

Мне бы в небо, мне бы в небо,

Здесь я был, а там я не был.

Звон стекла разлетевшейся вдребезги бутылки. Маленький зеленый гаденыш летит прочь с моего плеча. Я все еще неуверенной походкой иду в ванную, включаю воду.

– Нет, священник! Меня еще рано хоронить! Смерть приходила за мной не один раз, а все без толку. И у них есть я! Запомни! Я!

Глава XIX

О мертвых либо хорошо, либо ничего.

Русская

поговорка

Почти неделя уходит на то, чтобы привести себя в порядок. Приучить организм к алкоголю куда проще, чем потом слезть со стакана. Тебя трясет, ты не можешь спать. Вернее, ты вообще не понимаешь, спишь или нет, постоянно пребывая в каком-то пограничном состоянии. Пот льется ручьями, сердце бешено стучит. Ни таблетки, ни рассол не помогают. Время тянется предательски медленно. Ты сползаешь на пол с дивана, ищешь прохладное место, словно кот в летний зной, и, не найдя его, забираешься обратно. Мысли о смерти начинают одолевать тебя с новой силой, и тебе кажется, что боль, которую ты чувствовал несколько часов назад, не такая уж и страшная по сравнению с той, что чувствуешь сейчас. Долгих семь дней, сто шестьдесят восемь часов, прошло до момента, когда я открыл глаза и более или менее сознательно ощутил свое присутствие в этом мире.

Вдыхаю воздух с небывалой легкостью и осторожностью. Лежу какое-то время на полу и смотрю на побеленный потолок с опаской, боясь пошевелиться, так как не могу поверить, что меня больше не ломает и не выворачивает наизнанку. С трудом поднимаюсь, иду к окну, отдергиваю штору и вампиром шарахаюсь в сторону: от яркого света текут слезы, мелькают черные круги – мне требуется несколько минут, чтобы привыкнуть. Открываю окно, а сам отхожу к стене и падаю на стул. В комнату врываются яркое солнце и свежий воздух. С улицы доносятся голоса. Я слышу, как смеются дети. От этого екает сердце и накатываются невольно слезы. Я все еще надеюсь, что вот сейчас повернется замок и ко мне прибежит сын, зайдет жена. Малец опять что-то притащит с улицы и будет хвалиться передо мной какой-нибудь безделушкой, а Кристина сядет на колени. Я сижу и прислушиваюсь, почти не дышу. Жду. Сердце бьется четко в ритм с дыханием. Тук, тук, тук. Но кроме этого звука – ничего. По щекам текут слезы. Я скриплю зубами, резким движением вытираюсь. Остались только воспоминания и боль, которая перерастает в ярость, когда я начинаю думать о них. Хочется снова напиться, чтобы не вспоминать. Я не ходил к ним после выписки из больницы. Не мог. Теперь время пришло. Достаю из-за пазухи цепочку с кулончиком – все, что осталось у меня от сына. «Это паук, пап!» – раздается в ушах его голос, словно доносится сразу отовсюду. Прислушиваюсь. Нет, просто показалось. Целую и прячу свое сокровище обратно. Рядом с сердцем надежнее. Подхожу к серванту и надеваю на левую руку два кольца: одно обручальное, а другое в память о неродившейся дочери с ее именем, выгравированным изнутри. Стою неподвижно, осознавая, что там, куда я направлюсь, будет тяжело, очень тяжело. Но время пришло, и сделать это нужно. Даже не для себя, а ради них.

Как добрался до погоста, не помню, словно все происходило не со мной. Люди, люди, люди, будто насекомые в беспорядочном и глупом движении, куда-то спешат, ни на кого не смотрят, заняты только собственными делами. Никто не хочет, да, наверное, уже и не может видеть дальше собственного носа. У всех огромные проблемы, такие, что им мог бы посочувствовать сам Господь Бог. У них глобальные дела – как минимум, вселенского масштаба. Много дел. Такое ощущение, что они собираются жить вечно. Пару-тройку тысяч лет уж точно. Я еще не замечаю, что вся эта напыщенная, надуманная и никчемная суета начинает раздражать меня. Хотя и я раньше был одним из них, одним из этих серых насекомых, и я тоже куда-то спешил и куда-то постоянно стремился. А теперь? Теперь спешить и что-то делать у меня больше нет необходимости. Не для кого мне стараться. Все мои здесь. Я смотрю на прикрепленную над воротами выцветшую от солнца и времени икону, хмыкаю сам себе и вхожу в царство вечной тишины и спокойствия. Легкий ветерок тянет с севера, по коже проползает озноб, деревья и кустарники шелестят зеленью, приветствуя единственного живого человека. Осторожно иду вперед, вглядываясь в бесконечные кресты и гранитные плиты. Невольно приходит в голову вопрос, на который я не могу дать ответа: сколько же здесь закопано народу? Таблички, даты, памятники, фотографии. И все в одном положении, все равны, все едины. Никто не спешит и не выделывается перед другими. Идеальное общество! Жаль, что мертвое. Хотя если посмотреть на мир их глазами, то, наверное, это мы мертвецы. Не помним о том, что рядом с нами есть другие, делаем гадости, предаем и надеваем маски, так как если ты покажешь себя настоящего, то вряд ли с тобой кто-то захочет общаться и иметь дело. И только мертвецы не притворяются. Идеальный человек – мертвый человек.