Я — ваши неприятности

— Сережа? — подняла брови Серафима. — Это кто такой?

Я нахмурилась.

— Серафима, я чувствую себя скверно. Обман, он всегда обман, во спасение или нет…

— Купилась, — всплеснула руками тетушка. — Дура, твою мать. На что купилась? На сладкие речи и ясный взор? Ты у Вовки поспрашивай, он тебе много чего про Циркача расскажет. О его прекрасной душе… Без тебя дур на свете много, чего ж ряды пополнять?

— Его душа — его проблемы, а моя — мои. И что бы ты там ни говорила…

— Охолодись, — рявкнула Серафима. — Циркачу сладенького захотелось, вот он и выкаблучивается. А разок свозит тебя на дачку и под утро ноги об тебя вытрет. И правильно, между прочим, сделает, потому как дураков учить надо.

— Прекрати мне гадости говорить, — разозлилась я. — Ни на какую дачку я с ним не собираюсь. Глупость какая… А извиниться и эти свидания прекратить я просто обязана.

— Серьезно? — обрадовалась Серафима. — Вот так вот попросту скажешь ему: “Бывай, Серега”, он скупую слезу уронит и пойдет гонимый ветром. Ты эту публику не знаешь, а я насмотрелась за пять лет. И дур вроде тебя тоже видела… Знаешь, что он сделает? Сунет тебя в машину, да отвезет к ближайшим кустам. Хорошо, если живой отпустит. А не хочешь с располосованной физиономией оставшуюся жизнь ходить? — В этом месте тетушка тяжко вздохнула. — Ладно. Я погорячилась. Ты у нас натура артистическая, душа у тебя тонкая. Вовка прав: не тебе с бандитами тягаться. Отправляйся-ка ты в Италию.

— Какая ты, Серафима… — покачала я головой. — Ладно, что там у нас на очереди по твоему гениальному плану?

— Так ведь нет никакого плана, — пожаловалась тетушка. — Давай-ка коньячку накатим, расслабимся. Авось умная мысль и появится.

— У меня большие сомнения в отношении твоих мыслей.

Следующее утро началось скверно. То есть само по себе утро было солнечным и теплым, дул легкий ветерок, и все располагало к отдыху. Тетушка, что-то напевая, усердно избегала разговоров на животрепещущие темы.

Около девяти позвонил Тарханов. Торопливо поздоровавшись, сообщил:

— Негритенок в больнице. Вчера вечером его жестоко избили.

— О Господи, — побледнела тетушка. — Чего хотели-то?

— Я у него еще не был, звонила его мама. Думаю, вам надо ко мне переезжать.

— У нас Вовка живет.

— Он целыми днями на работе.

— Думаешь, это Каток?

— Давай не по телефону.

— Ты сейчас свободен? Можно подъехать?

Серафима повесила трубку и уставилась на стену. Я зябко поежилась и задумчиво сказала:

— В Негритенке сто килограммов, и он какой-то там чемпион. А человека довели до больницы. Что ж с нами-то будет?

— Ничего, обойдется. Это говорило об оптимизме, мне неведомом.

— Серафима, нам надо срочно что-нибудь предпринять.

— Умница. А что?

— Ну, не знаю. Кто его мог избить? На Юрика не похоже…

— Еще как похоже.

— Не вижу смысла. Зачем его избивать было? Если Юрик решил, что мы чего-то откопали, перестрелял бы всех троих, и дело с концом. Серафима, а что, если Циркачу все рассказать? Он помощь предлагал.

— Ага. Расскажи… Твой Сережа начнет прикидывать, как Катка завалить, и мы станем случайными жертвами между-усобной войны. Подождем пока…

— Чего ждать? Когда нас возле подъезда встретят?

— Не пугай меня, и так страшно. Вот что, я к Илье поеду, а ты дождись звонка Циркача. Встречаться с ним не смей, держи на коротком поводке, чтоб не сорвался, но и к себе не подпускай. Поговоришь с ним и в офис приедешь.

Оставшись в одиночестве, я мерила шагами квартиру, Пытаясь размышлять. Выходило так себе. Наконец позвонил Циркач.

— Увидимся? — спросил, поздоровавшись.

— Сегодня не могу.

— Не можешь или не хочешь? — Голос звучал резко, я бы даже сказала агрессивно.

Я не люблю, когда со мной так разговаривают. Однако вчерашняя тетушкина лекция даром не прошла, я вспомнила, где сейчас Саша, и подавила желание поставить нахала на место. Ответила миролюбиво:

— Мы с теткой к родственникам собрались. Возможно, на пару дней… — Я помедлила, придала голосу необходимую романтическую грусть и попросила:

— Сережа, мне надо подумать. Дай мне, пожалуйста, такую возможность.

Он молчал полминуты, не меньше.

— Хорошо…

Мы простились. Я с заметным облегчением. И стала собираться к Тарханову. Вышла, хлопнула дверью и вспомнила, что газ не выключила. Вернулась и решила позвонить: может, Илья Сергеевич пришлет за мной машину? Тут я сообразила, что Саша в больнице. Наверное, кроме Саши, есть еще кто-нибудь. Я махнула рукой и пошла к стоянке такси.

— Анжелика Станиславна, — услышала я мужской голос, повернулась и увидела шагах в пяти улыбающегося парня рядом с новенькой “девяткой”. Парень продолжал улыбаться, а я теряться в догадках: кто он? Неужто Тарханов, опережая мои желания, прислал машину?

На размышления я потратила слишком много времени. Сзади кто-то схватил меня за локоть и буквально потащил к машине.

— В чем дело? — опомнилась я, таращась на рослого здоровяка справа.

— Закрой рот, — не очень вежливо посоветовал он.

Улыбчивый распахнул заднюю дверь, и меня втолкнули в машину, там находились еще двое — один за рулем, другой на заднем сиденье.

— Будь как дома, — сказал он мне. Я посмотрела на всех четверых и поняла, что дела мои хуже не бывает. Если бы я не стояла на тротуаре, раскрыв рот от изумления, то имела бы шанс выбраться из передряги: закричать или пуститься наутек. Теперь же оставалось одно: сидеть тихо и надеяться, что, может быть, жива останусь.

— Поехали, — сказал улыбчивый, который перестал улыбаться и сейчас выглядел чрезвычайно деятельным.

— Вовка, — подал голос сосед слева. — Может, ей рот заклеить?

— Не надо, — торопливо вмешалась я. — Я ничего такого делать не собираюсь. Только не трогайте меня, пожалуйста.

Вовка посмотрел оценивающе. Мой жалкий вид возымел действие, он кивнул, и рот мне заклеивать не стали.

"Девятка” покатила по городу, залитому солнцем. Возле перекрестка томились два милиционера на патрульной машине, и никому не было до меня никакого дела.

— Извините, — начала я вкрадчиво. — Куда вы меня везете и что все это значит?

Была у меня идиотская мысль, что это шуточки Юрика и все как-нибудь утрясется.

— Я ведь уже говорил, рот закрой, — откликнулся здоровяк рядом.

— Но ведь должна я узнать… или попытаться. Мне ведь страшно.

— Брось, — хохотнул тот, кого звали Вовкой. — Мы еще даже пугать не начали.

— Да мне ведь много и не надо, — о мудро рассудила я. — Я имею в виду, чтобы до смерти перепугаться…