Я - ведьма!

— А вам не приходило в голову, что вы опять занимаетесь самовнушением? — с напором спросила Наташа, проигнорировав предостерегающий жест Иванны.

Как нередко бывало, в своем непреодолимом желании помочь — а в силе этого инстинкта Наташа могла дать фору даже ньюфаундленду — она набрасывалась на «утопающего» с дубиной в руках, которой с ходу оглушала несчастного по голове, дабы тот не отбивался от своего спасителя.

— Вы сами вдолбили себе в голову эту ерунду! — закричала она, вскакивая с кресла. — Сами доводите себя до самоубийства! Поглядите вокруг, на солнышко, небо, цветочки. И просто живите, потому что никакой магии не существует!

— Замолчи, — железно приказала ведьма.

Мира перевела обиженный, недоумевающий взгляд на Иванну. Она и впрямь накрутила себя своим рассказом и теперь тряслась от озноба. Внезапный крик певицы окончательно выбил ее из равновесия — так, со щелчком, выбивает пробки, и мир погружается во мрак.

— Вы не хотите помочь мне?.. — пролепетала она заплетающимся языком.

— Забудь это, — отчеканила Иванна.

Она редко прибегала к подобным вещам, ненавидя любое подавление человеческой воли, но сейчас ей было просто необходимо заставить Миру забыть об эмоциональном выпаде певицы, которой, несмотря на все благородство ее порывов, Карамазовой отчаянно хотелось набить морду.

— Забудь все! Забудь… Забудь… Забудь…

Запрокинув голову, писательница смотрела на нее — ее зрачки мутнели.

— Все будет хорошо… — сказала Карамазова. — Спите. Когда вы проснетесь, все будет хорошо. Я обещаю!

Мира послушно смежила веки.

— Что ты с ней сделала? — испуганно взвизгнула Наташа.

Карамазова зыркнула на нее так, словно собиралась испепелить взглядом на месте, и, не удостоив ответом, протянула руку к каминной доске, чтобы достать свой монокль.

— Бабушка родная, что это? — обмерла ведьма.

Она застыла, выпучив глаза и изумленно взирая на украшающую камин ретроспективу старых снимков.

— Ты видишь? Видишь? — вскрикнула Карамазова. В состоянии крайнего возбуждения ведьма схватила с полки два портрета. — Сергей Эфрон сидит как ни в чем не бывало! А Айседора крайне взволнована.

— Айседора? — напряглась Могилева. — Опять Айседора?! Слышать больше не хочу!..

— Ты только посмотри!

Наташа гордо отвернулась. (Все же успев заметить, что толстуха Айседора Дункан испуганно вцепилась в руку молодого мужа… Хотя — она могла дать руку на отсечение! — утром супруги сидели в совершенно иной позе.)

— Ерунда! — звонко провозгласила Наташа вслух.

Карамазова уже поставила рамки обратно и теперь сосредоточенно изучала другую фотогруппу, в центре которой стоял Михаил Булгаков.

— Булгаков нервничает, — огласила диагноз она.

Певица с любопытством поглядела на фото любимого писателя: вид у него и впрямь был нервозный.

«Вот доказательство: мир — это лишь наше представление о нем, — с апломбом рассудила Могилева. — И я, и Иванна так взволнованы, что нам сейчас даже невинный кактус может показаться угрожающим и зловещим».

— Странно, очень странно… — продолжала анализировать Карамазова. — Ни черта не понимаю!

Наташа понимала ровно столько же и с сомнением наблюдала за подругой.

Карамазова вставила в глаз монокль и, отойдя на несколько шагов, тщательно изучила спящую клиентку.

Монокль выпал из удивленного карамазовского глаза и повис на шелковом шнурке Ведьма обвела глазами комнату, словно бы где-то здесь — на полках, на письменном столе, на этажерке — лежал нужный ей ответ, и, видимо, не найдя его там, нахмурилась еще отчаянней.

— Ваня, — позвала Наташа.

Иванна дернула уголком рта:

— Потом.

На ее лице явственно читалось недоумение и интенсивная работа мысли. Она аккуратно ощупала свою черную шапочку, как будто та была последним местом, где мог прятаться запропастившийся ответ. И вдруг резко сдернула ее с головы и швырнула в кресло.

— Все ясно! Audiatur et altera pars [16] .

Склонившись над Мирой, ведьма решительно потребовала:

— Четко и внятно. Адрес и телефон.

16

Следует выслушать и другую сторону (лат.).

— Фучика, три семьдесят пять, домашний 276-06-18, рабочий 467-70-03, — сонно произнесла та, не разлепляя глаз, размазанным, еле слышным голосом.

— Так. — Карамазова обернулась к Наташе. — Ты на машине? Поможешь мне отвезти ее домой?

— Да.

— Тогда подожди минуту.

Подруга бросилась в спальню, и когда она вернулась, Наташа впервые за весь этот насыщенный событиями час испытала настоящее потрясение.

На Иванне был элегантный брючный костюм, белый плащ из тонкой замши и очки в золотой оправе. Все вместе тянуло тысяч на семь.

«Очки от Гуччи, плащ от Шанель, костюм от Мюглер, — безошибочно определила Наташа наметанным глазом. — Вот тебе и Золушка!»

Очки, скрывающие пугающую желтизну ее глаз, сразу сделали Иванну страшно надменной и солидной. В них она казалась старше лет на десять.

«Нужно будет сказать, чтобы она их больше не надевала», — решила Наташа, но благоразумно приберегла свой совет на потом.

— Поехали, — скомандовала Карамазова.

Ее лицо было сосредоточенным и упрямым.

* * *

Даже спускаясь по лестнице и усаживаясь на заднее сиденье «мерседеса», Мира продолжала спать. Иванна умостилась рядом с ней и заботливо положила голову клиентки себе на плечо.

Заводя машину, Могилева взглянула на часы — пять. Подумать только, она была уверена, что уже глубокий вечер.

— Прости, — начала Наташа, едва «мерседес» рванул с места. — Прости, я не должна была встревать. Но ты не можешь отрицать, что я сказала правду!

В ее великолепном меццо-сопрано звенело неприкрытое раздражение.

— Эта Мира еще более больная, чем ты! Ты хотя бы воображаешь себя ведьмой, а она вообще Господом Богом. И не надо говорить мне про творчество. Я тоже не сапожник. Я, между прочим, вообще звезда, заслуженная артистка Украины. Но при этом почему-то не считаю себя ни иерихонской трубой, ни гласом божьим, ни волшебным голосом Джельсомино! Потому что я, в отличие от вас, нормальная! — В подтверждение своего энергичного тезиса певица вскинула обе руки вверх.

— Руль! — крикнула Карамазова.