Я все еще влюблен

— Сейчас, господа, мир живет тремя новостями, — смеющимся взглядом он обвел хмельные физиономии.

— Тремя? Какими же?

— Первая, — Энгельс загнул палец, — смерть Кавеньяка.

— Царство ему небесное! — икнул господин, сидевший справа. — Мог бы, конечно, еще и пожить, ведь ему было лет пятьдесят пять, не больше. Но, скажу честно, меня эта новость не занимает. Я озабочен тем, как бы самому в этом обстановке не дать дуба.

— Вторая новость, — Энгельс загнул еще один палец. — Наконец-то объявлено об идиотизме Фридриха Вильгельма Четвертого.

— Как? Сошел с ума? — удивился тот же сосед справа. — Я об этом не слышал.

— Что значит… наконец объявлено? — спросил толстяк, сидевший напротив.

— Об идиотизме отца нашего отечества мы, немцы, знали давно, однако это считалось почему-то государственной тайной номер один.

Все засмеялись.

— Вы, господин Энгельс, большой шутник, — пьяно покрутил головой толстяк. — Но лучше скажите нам, будет ли безумие вашего короля иметь какое-либо последствие для положения дел на нашей бирже.

— Думаю, что нет, не будет.

— Ах, не будет! Ну, тогда и эта новость нас ничуть не интересует. Какая же третья?

— Вот уж третья-то наверняка не оставит никого из вас равнодушным, — Энгельс снова обвел веселым взглядом все лица. — Тернер-младший женился на балетной танцовщице Анни Пейн! Вся семья в ужасе… Что вы на это скажете?

— Сударь! Да вы издеваетесь над нами! — вдруг вспылил покуда хранивший молчание сосед слева. — Вас спрашивают о деле, а вы… Кого сейчас может интересовать даже самая скандальная женитьба!

— Действительно! — зашумели остальные. — Его о деле, а он порет какую-то чушь: Кавеньяк, Фридрих Вильгельм, девица Пейн…

— Господа! — Энгельс решительно поднялся. — Очень жаль, что наши интересы сегодня так разительно не сходятся. Честь имею!

Он резко, с шумом отодвинул стул, четко повернулся и пошел.

За соседним столиком фабрикант Лидл, ранее известный своей молчаливостью, опять рассказывал, как рабочие повесили его чучело:

— Они это сделали, господа, in optima forma [10] , с вынесением приговора и даже с последующим отпеванием. Отпевал, облачившись в шутовскую рясу, один старый ткач.

10

По всей форме (лат.).

Я его знаю, негодяя. Вместо слов «Да смилостивится господь над душой твоей!» старый шут произнес: «Да наплюет господь на душу твою!»

Лидла слушали очень внимательно, никто не улыбался, хотя по глазам и позам было ясно, что все уже сильно хмельны.

«Ослы, внимающие Валаамовой ослице», — подумал Энгельс.

Прямо на него по проходу между столиками шел совсем уже набравшийся Кук. Приблизившись, он схватил за руку и, видимо не узнавая, пробормотал:

— Купите у меня охотничью лошадь… последняя… все распродал… Коняга отменных статей…

— Благодарю, — дружески улыбнулся Энгельс. — У меня есть лошадь для охоты. Лучше вы купите у меня партию отменной пряжи.

— Сколько? — машинально спросил Кук, но тут же спохватился. — Я? Купить? Сударь, вы наносите мне оскорбление. Вот вам моя визитная карточка. Завтра ждите секунданта.

— К вашим услугам, сэр, — Энгельс вынул свою визитную карточку и опустил ее в нагрудный кармашек Кука. Завтра он, конечно, долго будет вспоминать, как у него оказалась карточка хорошо знакомого ему человека.

Энгельсу захотелось пить. Он подошел к буфету.

— Добрый вечер, господин Энгельс, — приветствовал его совершенно трезвым и потому столь странно звучащим здесь голосом знакомый бармен.

— Добрый вечер, Харпер! Как идут дела? Кажется, неплохо? Для клубов и ресторанов Англии настала пора расцвета.

— Да, сударь, наши доходы растут, потребление ликера и других крепких вин с каждым днем увеличивается, но, — Харпер смущенно пожал плечами, — меня это все-таки как-то не радует… Они, — он кивнул в сторону зала, — приходят сюда потому, что никто не может усидеть со своими заботами дома. Всем страшно. И кто глубже увяз, тот больше пьет и упорней старается развеселиться… Что выпьете?

— Стакан лимонада.

— О, я вижу, ваши дела прекрасны! — воскликнул бармен, открывая бутылку. — По тому, кто сколько пьет и что пьет, я безошибочно определяю сейчас положение его дел. Лимонад уже давно никто не просил. Да и вид у вас весьма далекий от уныния.

— Есть причины, старина, есть причины!

— А мне, господин Энгельс, как и им, страшно, хотя наши доходы растут. Мы все как на зачумленном корабле…

Энгельс выпил свой лимонад и шутливо крякнул, как после чего-то крепкого.

— Спасибо, Харпер. Пойду посмотрю, что делается в бильярдной.

— Кажется, там пусто…

Действительно, все три бильярда стояли без дела. На среднем, самом большом, лениво и бесцельно гонял шарь» старший сын Джемса Тернера — Джек, по прозвищу Жирный. Казалось, он был совершенно далек от тех кошмарных страстей, которые терзали сейчас посетителей этого дома. Увидев вошедшего, он оживился.

— На ловца и зверь! Сыграем, господин Энгельс?

Джек Тернер был известен как отличный игрок. Его триплеты и абриколи славились на весь Манчестер. Правда, он уже изрядно выпил, но это едва ли скажется заметно на игре, он почти всегда брал кий в руки именно в таком состоянии и почти всегда выигрывал. Во всяком случае, Энгельсу во встречах с ним еще ни разу не удалось избежать поражения. Несмотря на это, сегодня ему очень хотелось сразиться с отпрыском одного из первых богачей города и если не выиграть, то хотя бы потрепать ему нервы.

Энгельс ответил со смехом:

— Что с евнухом, что с женщиной играть — не все ль равно?

— С евнухом? — удивился Тернер.

— Это не о вас, разумеется, — сказал Энгельс, выбирая кий. — Так у Шекспира говорит Клеопатра, когда ей приходится решать дилемму, с кем играть: со служанкой или с евнухом. А вы — какой же вы евнух! Вы известны в городе совсем с другой стороны.

Тернер самодовольно улыбнулся.

— Но позвольте, — сказал он через несколько мгновений. — Клеопатра с кием в руках? Разве в античном мире бильярд был уже известен?

— Нет, конечно, — Энгельс достал монокль и вставил в правый глаз.

— Так чего же Шекспир дурачит нам голову?

— Подумаешь! — Энгельс сделал пробный удар по шару, выбранный кий ему понравился. — Велика важность. Если бы все люди, особенно сильные мира сего, допускали лишь подобные ошибки… Как играем?

— Пирамидку.

— Идет. Какая ставка?

— Меньше чем на пять фунтов я, как всем известно, не играю.

Тернер безбожно врал: больше чем фунт здесь никогда не ставили. А пять фунтов были немалой для Энгельса суммой — его недельным жалованьем. Но он, понимая, как шатка надежда на выигрыш, все-таки задорно воскликнул: