Я выбрал бы жизнь

Он глубоко вздохнул.

— Мы и оглянуться не успели, а смерть уже близко. Жизнь слишком коротка, твердят старики. Мы ничего не понимаем, пока молоды. Идем, полные надежд, к тому, что мы называем будущим. Это слово обманчиво, в нем заключена идея вечной гонки. Но жизнь кончается, а оно так и не обретает смысла. Жизнь впереди пуста и полна позади. Сегодня я богат своим достоинством мужчины, отца, мужа, друга. Это наследство я завещаю тем, кого люблю, чтобы они не гнались за будущим, а трудились, строя свое прошлое.

Раздался шепоток: Пьера просили замолчать. Начал говорить раввин.

Рука Пьера сжала плечо Жереми.

— Я оставлю тебя, — сказал он, — пойду сяду. Встретимся позже.

Время опять выбилось из ритма: церемония, как ему показалось, длилась лишь считаные секунды.

Когда дошло до молитв, Жереми почувствовал, что слабеет. Каждое слово, каждая интонация били его наотмашь. Кровь застыла в жилах, и холодный пот выступил на лбу.

— Что с тобой, дедушка? Почему ты так вспотел? Эй! Ты в порядке? — встревожилась Жюли.

Она поняла, что ему нехорошо, и, пока гости вставали, покатила кресло, насколько могла незаметно, к выходу.

— Хочешь, я позову кого-нибудь? — спросила она, отирая ему лоб. — Тебе, кажется, получше, нет?

Чей-то голос окликнул ее. Он прозвучал из-за спины Жереми.

— Ступай, Жюли, я займусь твоим дедушкой.

Жюли колебалась. Ей хотелось увидеть конец церемонии, но было совестно оставлять Жереми.

— Нет, я останусь с ним, — ответила она.

— Уверяю тебя, ты можешь идти, — продолжал голос ласково и твердо. — Твоему дедушке уже лучше. Я останусь с ним. Мы давно не виделись, и мне хотелось бы поговорить с ним немного.

И человек взялся за ручки кресла Жереми, показывая свою решимость.

Жюли улыбнулась деду:

— Все будет в порядке? Я скоро вернусь.

Человек подкатил кресло к скамье и сел напротив Жереми.

Это был Абрам Шрикович. Его волосы и бороду овеяло белое дыхание времени. За очками с толстыми стеклами прятались живые глаза. Он смотрел на Жереми серьезно, поглаживая бороду и чуть заметно покачиваясь.

— Вы меня помните, не так ли? — спросил он.

Впрочем, не столько спросил, сколько завязал таким образом разговор.

— Ваш сын сказал мне, что вы будете здесь сегодня. И только что он шепнул мне на ухо, что вы… в самом деле здесь.

Он помолчал, подбирая нужные слова. Жереми испытывал то же нетерпение, что в их прошлую встречу в тюрьме. Он хотел знать, хотя теперь это было уже ни к чему.

— Я не мог забыть вас. Наша встреча глубоко запала мне в душу. Вы заронили в меня зерно сомнения. Как вы тогда поняли, была у меня мысль насчет вашей истории. Вы говорили о каком-то сведении счетов между Богом и вами. О вызове, каким был ваш поступок. О смеси тяги и отторжения, которую вы испытывали ко всем проявлениям религии. После нашей встречи я попытался связаться с раввином, который был авторитетом в области… иудейской мистики. Мне это не удалось. День прошел, и я мучился, зная, что вы ждете от меня знака, слова. Я встретился с ним несколько дней спустя и рассказал ему вашу историю. Он решительно попросил меня забыть о вашем случае и прекратить всякие поиски. Советы таких людей в моей среде не обсуждаются. Я выбросил вас из головы. Постарался не думать о вас больше. Но я не мог забыть ваших слов. Ваш молящий взгляд и правдивые интонации не давали мне покоя.

Хасид помолчал, обдумывая дальнейший рассказ. Он выглядел озабоченным.

Жереми боролся с усталостью, стараясь сохранить ясную голову. Он понял, что Абрам Шрикович знает правду.

Абрам Шрикович между тем продолжал, поглаживая бороду:

— И я встретился с вашим сыном, Симоном, много лет спустя. Он наводил о вас справки и виделся с вами, когда вы вышли из тюрьмы. Ему было известно, что я навещал вас там, и он хотел знать, о чем мы говорили. Его рассказ возбудил мое любопытство. Тогда я снова стал думать о вас. И вот что я понял.

Волнение захлестнуло Жереми. Он наконец узнает правду! Он испугался, что потеряет сознание или умрет, не успев услышать, что скажет ему Абрам Шрикович. Надо было продержаться еще немного!

— Вы упоминали псалмы тридцатый, семьдесят седьмой и девяностый. Они дают кое-какие ключи к пониманию вашей истории. Псалом девяностый предостерегает того, кто бросает вызов Богу. В свете Всевышнего никакая ошибка не прощается, и гнев Его сокрушителен. «Все дни наши прошли во гневе Твоем; мы теряем лета наши, как звук». [8] И человек, растерянный, обращается к Богу и молит Его о прощении. Псалом семьдесят седьмой: «Глас мой к Богу, и я буду взывать; глас мой к Богу, и Он услышит меня. В день скорби моей ищу Господа; рука моя простерта ночью, и не опускается». [9] Послушайте это, Жереми! Встретившись с вашей истерзанной душой, эти слова зазвучали по-особому и глубоко потрясли вас. «Размышляю о днях древних, о летах веков минувших; припоминаю песни мои в ночи, беседую с сердцем моим, и дух мой испытывает: неужели навсегда отринул Господь, и не будет более благоволить? Неужели навсегда престала милость Его, и пресеклось слово Его в род и род? Неужели Бог забыл миловать? Неужели во гневе затворил щедроты Свои?» [10] В этих псалмах рассказана ваша история! В них говорится о вашей борьбе против Бога, о Его способности уничтожать тех, кто бросает Ему вызов. О данной людям возможности прожить в полной мере свою жизнь… или прожить свою смерть. И еще — псалом тридцатый. Он о власти Бога прощать, даровать душе способность снова петь, строить, расцветать в благодарности тому богатству, что есть жизнь. Бог часто дает второй шанс. Было ли вам в нем отказано, Жереми? Не думаю. Правда в другом. То есть… правда. У меня нет никакой уверенности… нет, в самом деле… никакой уверенности, — произнес он почти неслышно.

8

Псалтирь, 89: 9.

9

Псалтирь, 76: 2–3.

10

Псалтирь, 76: 6–10.

Его лицо вдруг помрачнело, взгляд затерялся в мыслях и словах, которые он с усилием подбирал. Теперь он, казалось, сомневался, интересны ли этому старику его откровения.

А Жереми только и хотелось, что умолять его продолжать, но неподвижное тело мешало. Силы начали покидать его. Он чувствовал, что вот-вот уйдет, потеряет сознание на время или навсегда. Он сделал последнее усилие, собирая остатки энергии, еще рассеянные в уголках его воли. Взбунтовавшись против своего тела, он попытался крикнуть, но смог издать лишь слабый стон. Раввин поднял голову, и Жереми посмотрел на него с решимостью. Его взгляд выражал всю твердость непонимания, накопившуюся за долгие дни амнезии. Он не хотел потерпеть крах так близко к цели. Он хотел узнать — прежде чем умрет.

Абрама Шриковича испугал взгляд Жереми. Он кивнул, потом нагнулся и дрожащим голосом прошептал ему на ухо:

— Жереми, я думаю, что… вы действительно умерли восьмого мая две тысячи первого года.

Его тело вдруг соскользнуло в бездну. Не осталось никаких ощущений. Только голос Абрама Шриковича он еще слышал.

— Вы умерли восьмого мая две тысячи первого года. Но вы также умирали в конце каждого из дней, в которые вы осознавали последствия вашего самоубийства, Жереми.

Жизнь — богатство, которое люди не могут в полной мере оценить. Каждый наш выбор открывает возможность иного мира. При каждом пробуждении огромный мир открывается нам. Сколько путей! Сколько выборов! Лишь мы сами можем отыскать тот, что ведет к счастью. И всегда есть один, худший из всех и порой самый соблазнительный. Этот путь — отказаться выбирать. Отказаться идти вперед. Отказаться жить.

Восьмого мая две тысячи первого года вы сделали этот выбор, Жереми. Ваше решение было вызовом, оскорблением, брошенным Богу. Наши души живут на земле, чтобы учиться. На жизненном пути они должны облагораживаться, совершенствоваться. Тот, кто губит свою душу, не созидая себя, не стремясь расти всю свою жизнь, живет как труп. Бесполезный. Бесплодный. Так много на этой земле людей, чья душа потерялась в забвении главного. Столько потерявших память. Столько неприкаянных душ! Еще детьми люди познают ценности и чувства, которые должны их направлять. Но они предпочитают видеть мир на свой вкус. И вы тоже, Жереми, позабыли о ваших ценностях. Ваш поступок был худшим оскорблением жизни. Худшим оскорблением Богу. И Богу было угодно, чтобы вы осознали вашу ошибку. Тогда… тогда другая душа вселилась в ваше тело, душа, созданная, чтобы наслаждаться, мараться и разрушать. Даже не совсем другая душа. Темная сторона вашей. Та, которую выпустил на волю ваш выбор.

А подлинная ваша душа возвращалась в ваше тело ненадолго, на несколько дней, чтобы позволить вам оценить последствия вашего поступка, увидеть, как ваш выбор разрушил целый мир. Лишь несколько пробуждений, несколько явлений в важные моменты этой жизни, от которой вы отказались.

Отринув жизнь, вы выбрали ад. Ад — это осознание наших ошибок без возможности их исправить. И Бог показал вам плоды вашей ошибки. Вы осознали ваше преступление, но загладить его не могли. И внутренний огонь сжег вас. Быть может, это и есть ваш ад, Жереми…