Я захватываю замок
Шрифт:
Я решила, что выражение «с любовью» теперь допустимо. Хотя не уверена, действительно ли стану ему сестрой после брака Роуз… Может, я стану сестрой лишь Саймону?
Наверное, пора в дом. Солнце печет нестерпимо, да и ответ Нейла нужно переписать в дневник.
Снова я! Сижу в спальне на подоконнике со стаканом молока. Только-только дожевала банан.
Ответил мне Нейл следующее:
«Дорогая Кассандра!
Очень мило с Вашей стороны написать мне это письмо. Возможно, Вы правы. Я вел себя глупо и, несомненно, очень грубо. Еще раз приношу свои извинения.
У мамы в квартире такая толпа, что я переехал в отель и потому почти ни с кем не вижусь. Вчера мы вместе ходили на спектакль, все как будто очень довольны. По случаю премьеры в театре собралось много фотографов; они буквально преследовали миссис Мортмейн, так ослепительно она выглядела.
Надеюсь, нам удастся повидаться до моего отъезда в Америку. Может, еще разок
Ужасно буду рад иметь такую сестренку.
До чего же не хочется, чтобы Нейл возвращался в Америку! Саймон говорит, он собирается выкупить долю ранчо — где-то в калифорнийской пустыне. Похоже, пустыни в Америке не такие уж пустынные.
А сегодня утром я получила письмо от Роуз. Перепишу и его.
«Милая Кассандра!
Прости, что не писала тебе, мы были ужасно заняты.
Покупка приданого — довольно утомительное занятие. Знаешь, как это делается? Ты не поверишь! В настоящие магазины мы практически не заглядываем, ходим в основном по гостиным огромных красивых особняков. Там повсюду хрустальные люстры и ряды маленьких золоченых стульчиков. Садишься — а мимо начинают ходить манекенщицы (не знаю, как правильно написать) в разных нарядах. Тебе дают карточку и карандаш, чтобы отмечать понравившееся. Цены фантастические! Самые простенькие платья стоят около двадцати пяти фунтов. Мой черный костюм обойдется в тридцать пять и даже больше, так как цены не в фунтах, а в гинеях. Сначала траты меня ужасали, но теперь я почти привыкла.
Думаю, на все приданое уйдет под тысячу фунтов (только не воображай гору вещей — с такими-то ценами). Меха и драгоценности мне купят после, когда мы поженимся. Разумеется, кольцо по случаю помолвки у меня уже есть. С прямоугольным изумрудом. Очень миленькое.
Тебе наверняка любопытно узнать, что мы купили, но на подробные описания нет времени. Даже неловко! У меня столько вещей, а у тебя почти ничего. Но мы непременно подберем тебе красивый наряд как подружке невесты (придется подъехать на примерку). Кстати, готовую одежду, которую я ношу сейчас, можно перешить на твою фигуру — вот только закончу с приданым. А после свадьбы отправимся вдвоем по магазинам и накупим тебе гору всего-всего!
Слушай новости, тебя они особенно заинтересуют. На обеде у Фокс-Коттонов мы видели фотографии Стивена! Неописуемо хорош! Просто олицетворение всех греческих богов. Леда на полном серьезе считает, что его взяли бы сниматься в кино. Представляешь? Стивен — актер. Умора! Я так и сказала. Леде это жутко не понравилось. Внимательнее присматривай за своим сокровищем! Шучу. А то еще наделаешь глупостей. Я собираюсь найти тебе по-настоящему достойного человека.
Фокс-Коттоны мне ужасно не нравятся. Обри увивается вокруг Топаз, уже несколько раз куда-то ее приглашал. У мачехи броская внешность, все обращают на нее внимание.
Оказывается, она знакома с несколькими манекенщицами, из тех, что демонстрировали одежду. Я чуть не упала! И с фотографами, присутствовавшими на премьере в театре. Кстати, там был Макморрис — вылитая обезьяна, только бледная. Снова хочет рисовать Топаз. На фоне хорошо одетых людей ее наряды выглядят эксцентрично. А ведь когда-то я так завидовала ее гардеробу! Теперь смешно.
Вчера вспоминала тебя. Гуляя в одиночестве, забрела в магазин, где хранились меха. После нарядов, что я повидала за последние дни, одежда там кажется унылой, но перчатки и прочие мелочи все-таки прелестны. Хотела купить тебе веточку белого коралла, в которую ты влюбилась, а она, оказывается, для украшения, не продается. Тогда я решила приобрести „колокольчиковые“ духи, но у меня не хватило денег — стоят они умопомрачительно.
Топаз страшно экономит. Выдает мне очень скромные суммы, хотя, откровенно говоря, деньги, вырученные за продажу пальто, принадлежат мне и тебе. Миссис Коттон, конечно, не скупится, но наличные деньги не предлагала — вероятно, считает это бестактным. И зря!
Кассандра, милая, помнишь, как мы наблюдали за женщиной, покупавшей гору шелковых чулок? Ты еще сравнила нас с голодными кошками, тоскливо мяучащими на птиц? Думаю, в тот момент я и решила, что пойду на все — абсолютно на все, — только бы вырвать нас из чудовищной нищеты! И в поезде мы вдруг снова встретили Коттонов. Ты веришь в силу мысли? Я верю! Меня одолевало отчаяние, как в тот вечер, когда я загадывала желание на ангеле — и смотри, что вышло! Совершенно правильно: он ангел, а не дьявол. До чего же чудесно любить Саймона, до чего все чудесно!
Кассандра, милая, обещаю: после моего замужества тебе никогда не придется тоскливо мяучить! Помочь я сумею не только с одеждой, ты знаешь. Может, тебе хочется продолжить образование в колледже? (Томас намерен поступить в Оксфорд, слышала?) Конечно, на мой взгляд, там тоска зеленая, но ты у нас умная, тебе, наверное, понравится. Понимаешь, этот брак поможет каждому из нас, даже отцу! Сейчас, вдали от дома, я отношусь к нему снисходительнее. Саймон и миссис Коттон искренне считают его великим писателем. Но какой с того прок, раз он не может заработать денег? Передай ему, что я его люблю! И Томасу со Стивеном передай тоже. Я пришлю им открытки. Письмо исключительно для тебя, сама понимаешь.
Жаль, что мы врозь! Я вспоминаю тебя по сто раз на дню. Мне стало так грустно в том магазине. Обязательно схожу туда еще раз и куплю тебе „колокольчиковые“ духи, вот только вытяну из Топаз побольше денег. Духи называются „Летнее солнцестояние“. Надушишься ими перед игрищами на насыпи у башни Вильмотт.
О господи, я исписала уйму изысканных почтовых листов миссис Коттон! И не могу остановиться — я, будто говорю с тобой. Собиралась рассказать о театрах, но, пожалуй, отложу на другой раз: уже поздно, надо переодеться к ужину.
Пожалуйста,
не забывай свою Роуз, пиши почаще.Первое в жизни письмо от сестры. Мы ведь никогда не разлучались, разве что в далеком детстве, когда она заболела скарлатиной. Тон письма совсем не в духе Роуз, уж очень ласковый; по-моему, она никогда не говорила мне «милая Кассандра». Наверное, ей и правда меня не хватает. Влюбленная девушка посреди такого великолепия — и тоскует по сестре… Вот что значит истинно прекрасная душа.
Тридцать пять гиней за костюм! С ума сойти. Это же тридцать шесть фунтов пятнадцать шиллингов. Хитро придумали в магазинах выставлять цену в гинеях. Неужели одежда может столько стоить? Тогда Роуз права: на тысячу фунтов много не купишь. Шляпки, туфельки, белье!.. Я, конечно, догадывалась, что у сестры целый ворох платьев (такую красоту можно приобрести по два-три фунта за штуку), но в изящных черных костюмах по безумной цене, наверное, чувствуешь себя особенно прекрасной. Словно в драгоценностях. Какими роскошными казались мы себе в детстве, надевая старые тоненькие цепочки с жемчужными сердечками! И какой подняли рев, когда их продали.
Тысяча фунтов на одежду… Сколько продержались бы на эту сумму бедняки! Сколько бы продержались на эту сумму мы, коли на то пошло! Странно… Я никогда не считала нас бедняками; то есть никогда не жалела свою семью, как безработных или попрошаек. А ведь наше положение было куда плачевнее: мало того что не трудоспособны, так и за подаянием не к кому обратиться.
Да я бы в глаза не посмела взглянуть нищему, истратив на приданое тысячу фунтов!
Ладно, о чем я говорю. Можно подумать, миссис Коттон раздала бы тысячу фунтов беднякам, не истрать она их на Роуз. Пусть уж хоть сестре. А я с удовольствием возьму ее одежду.
Нет, некрасиво… Стыдно радоваться, что богатство не на моей совести, желая при том иметь его под рукой.
Собиралась переписать письмо Топаз, но оно приколото к полочке в кухне; там в основном указания по стряпне. Повариха из меня, оказывается, никакая. Разумеется, мы управлялись сами, когда мачеха уезжала позировать: ели хлеб, овощи, яйца. Но теперь в доме появилось мясо, даже цыплята, и меня буквально преследуют неудачи. Например, я потерла грязные кусочки мяса мылом, а потом замучилась его смывать. Еще как-то оставила в цыпленке внутренности, которые следовало вынуть.
Поддерживать дом в чистоте тоже труднее, чем я ожидала. Я, конечно, участвовала в уборке, но никогда ее не организовывала.
С каждым днем все лучше понимаю, до чего много и тяжко работала Топаз.
Ее письмо будто нацарапано палкой: мачеха всегда пишет большим, очень толстым оранжевым пером. Я насчитала шесть орфографических ошибок. После полезных советов по приготовлению пищи она коротко упоминает о премьере в театре, заметив, что пьеса не «выдающаяся» (новое подхваченное ею словечко). Архитектурные творения Обри Фокс-Коттона — выдающиеся, фотографии Леды Фокс-Коттон — нет (Топаз вообще сомневается в ее побудительных мотивах). «Побудительных» с двумя «т».
Милая Топаз! В этом письме она вся: три четверти — дело, четверть — юмор. Надеюсь, юмор означает, что настроение у нее поднялось. С тех пор как она начала волноваться за отца, веселья в ней все меньше и меньше. Уже несколько месяцев она не играет на лютне и не сливается с природой.
В конце мачеха обещает немедленно вернуться домой, если отец без нее затоскует. Увы! Ни малейших признаков тоски у него не видно. Он даже стал спокойнее — хотя и не словоохотливее. Встречаемся мы только за столом; в остальное время отец либо гуляет, либо
сидит в караульне, перечитывая гору детективов мисс Марси (теперь перед уходом он всегда запирает дверь на замок, а ключ берет с собой). Один день провел в Лондоне. По здравом размышлении я решила прямо спросить о поездке. Глупо поддаваться его странному гипнозу, не смея лишний раз заговорить.
Едва он вернулся, я весело поинтересовалась:
— Как Британский музей?
— Я туда не ходил, — довольно беспечно ответил отец. — Сегодня я осмотрел…
Он вдруг умолк. Взглянул на меня, точно на ядовитую кобру, которую по рассеянности сразу не заметил, и вышел из комнаты.
Мне нестерпимо хотелось крикнуть: «Да погоди же! Что с тобой? Ты сходишь с ума?» К счастью, успела прикусить язык. Если у человека странности с головой, то ему об этом сообщают в последнюю очередь.
Эта мысль потрясла меня до глубины души. Неужели я правда считаю, будто отец сходит с ума? Нет. Конечно, нет! Более того, у меня теплится слабая надежда, что в караульне кипит работа — он дважды просил чернила. Только зачем-то взял огрызки моих цветных мелков и ветхий том сказок; это довольно необычно, равно как и прогулка в обнимку с древним железнодорожным справочником Брэдшоу.
Ведет он себя нормально. Даже стряпню мою поглощает без звука — значит, хорошо себя контролирует.
До чего же я была самонадеянной! Помню, как обещала описать отца — четкий портрет в несколько ярких штрихов. Ха! Описать отца! Да я ведь никого толком не знаю! Не удивлюсь, если выяснится, что Томас ведет двойную жизнь. Хотя его вроде бы ничего, кроме еды да уроков, не занимает… Слава богу, теперь можно накормить брата как следует. И я стараюсь — накладываю ему в тарелку целую гору.
А Стивен? Нет, описать Стивена я не в состоянии.
Все-таки жизнь непредсказуема. Меня так тревожили предстоящие долгие вечера с ним наедине, когда отец сидит в караульне, а Томас делает уроки, — и напрасно! После чая он помогает мне мыть посуду, а потом мы идем в сад, причем работаем на разных участках; и вообще, Стивен не очень разговорчив.
В Лондон он больше не ездил, снимков своих наверняка не видел. Если бы фотографии прислали, я бы знала.
Стивен как будто потерял ко мне интерес. Это хорошо. В моем состоянии я не смогла бы держаться с ним резко.