Я знаю ночь

Прохоров наблюдал. Два чувства боролись в нем. Старый кадровик не мог смириться с мыслью, что слепой человек становится военнослужащим. «Ему нянька нужна... И это боец». А другой голос возражал: «Вот нашел в себе силу пойти на войну. Упрямый, видать».

— Как же тебя величать, Андрей Федорович... — в раздумье произнес Прохоров, а про себя подумал: «На воинское довольствие стал — значит, боец, красноармеец. А поглядеть на палку да очки, вроде не с руки такое звание».

Андрей не ответил. Да слушал ли он старшину? Худое непроницаемое лицо его было сосредоточенным. Верхняя губа приподнялась, и две складки от носа ко рту стали глубже.

— А теперь — на точку, Андрей Фед... Красноармеец Бойков.

— Есть, товарищ... Товарищ...

Старшина, — подсказал Прохоров и улыбнулся: Андрей неловко поднял к голове руку вместе с палкой..

Открылась дверь. Вошел красноармеец в замасленной телогрейке.

— Товарищ старшина, я готов. Кого везти?.. — он увидел Бойкова и не договорил. Глаза округлились. Быстро перевел взгляд на Прохорова, потом снова на. Бойкова. Тот стоял в шинели, неестественно вытянувшись, запрокинув голову, в синих очках, держа перед собой палку.

— Да, его... Красноармейца Бойкова, — сделал паузу старшина и добавил, — Андрея Федоровича. — Взял: за левый локоть, вывел из раздевалки, помог сесть в кабину. — До встречи, товарищ красноармеец! — уже весело сказал старшина и захлопнул дверцу.

Шофер Петя Волков быстро оправился от смущения и неожиданности. Как только машина тронулась, принялся расспрашивать Бойкова: откуда он, когда ослеп, что будет делать на прожекторной точке. Охотно говорил о себе. Сейчас служит на КП дивизиона. Возит боеприпасы и продукты. Просился на передовую. При встрече командир полка сказал: «И здесь фронт». Потом засмеялся и добавил: «Ростом не вышел. От земли два вершка. А шофер отменный. Такой нам нужен». Но я все равно добьюсь. Батареи нашего полка стоят под Невской Дубровкой, туда и перейду.

— А мы куда едем?

— В Ручьи, пригород Ленинграда. На прожекторную точку. Слухачи там. Занятная работа. Только изматывает очень. Да и талант нужен. Я бы не сумел.

— На что талант?

— Как на что? У меня вот на музыку таланта нет. Завидую тем, кто играть или петь может. А на точке слухачи наденут наушники, а к ним трубы присоединены — будь здоров. Немца аж в Берлине слышут...

— Талант, говоришь? — задумчиво повторил Бойков.

От разогревшегося мотора в кабине потеплело. Машина прибавила скорость. Андрей зажал между ног палку и крепко держался за сиденье.

— А ты не слухачом ли собираешься быть? — вновь заговорил Волков.

— Видимо...

— Здорово, брат!— и глаза у шофера заискрились.- У тебя слух, должно, двойной. Энергия, что на зрение отпущена, в уши передвинулась? А? Так я понимаю?

— Может быть, — и Андрей во второй раз улыбнулся сегодня. Ему захотелось говорить. — А ты действительно мал ростом? Я слышал, что такие разговорчивы очень.

— Угадал. Меня из-за этого в разведку не взяли Комиссар из военкомата воспротивился. Я целый час клялся, что на фронте воды в рот наберу. Не поверил. Написал: использовать по специальности. Пусть за баранкой сам с собой разговаривает. А мне везет — всегда попутчика найду. Хоть немой попадется — расшевелю... Вот мы и приехали.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Снежинки словно раздумывали: падать на землю или нет. Нехотя и неслышно ложились на шапку и плечи Андрею. А тот вслушивался в полет снега. Стоял у землянки лицом к Ленинграду. Уже полмесяца Бойков на боевой точке. Пока ходил по улицам города, считал себя затерянной песчинкой. Теперь, стоило повернуться лицом к фронту, ощущал за спиной живое тело огромного города. Волновало незнакомое раньше чувство ответственности. От него тоже зависит жизнь людей, среди которых он был вчера. Он — боец армии противовоздушной обороны, защитник Ленинграда. Будет работать слухачом на звукоулавливателе.

Снег залетает за очки. Тает и течет по щекам. Звукоулавливатель зачехлен. Уже не брезент, а пышная папаха накрывает прибор. Отдыхают после неспокойной ночи новые друзья Андрея Бойкова. Только ему не сидится в тепле.

Ночью немцы несколько раз пытались прорваться к городу. Сбрасывали бомбы. Одна разорвалась невдалеке от позиции прожзвука.

Тревога длилась до утра. Холод сводил пальцы. В наушниках стоял рев моторов. Слухачи забывали о морозе — не упускали из виду цель. Бойков был в резерве. Надевал наушники в минуты затишья. Вел наблюдение за самолетами на большом расстоянии.

Еще в первые месяцы войны Андрей научился распознавать врага по звуку: ноющий, комариный — истребитель; завывающий, прерывистый — бомбардировщик. Изучил голоса советских самолетов. Размеренный, немного стрекочущий — ястребок. Басовитый и встревоженный — бомбовоз. Но какие они? Смутно помнит, как однажды над их деревней пролетел аэроплан. Мотор тарахтел, что молотилка. Ребята бежали по улице и неистово кричали. Летчик будто услыхал их, помахал рукой.

А теперь? Летят — не успеваешь голову повернуть. Больно сжималось сердце. Мог бы и он управлять такой машиной, поднимать в небо краснозвездную птицу и мчаться наперерез врагу. Но он даже по земле ходит с палкой. Только слух, один слух связывает его с окружающим миром.

Андрей стоит вдали от звукоулавливателя и мысленно ощупывает его. Это — маховик... Он поворачивает трубу по горизонтали. А этот — по углу места цели... Вот — ось Основа. На ней держатся трубы. Их четыре Квадратные. Кверху расширяются, как у граммофона. Закрыты сеткой. Бойков вспоминает объяснения командира установки Готовчикова. «Эти сетки для скрадывания посторонних шумов», — говорит сержант. Потом предлагает: «Садитесь, пожалуйста». Андрей надевает теплый шлем с наушниками. «Голову сюда». Чувствует затылком опору. «Удобно». «Слухач по несколько часов не встает... Голову отбросит — отдыхает... Теперь поверните маховик». Андрей крепко сжимает ручку. «Легко идет». «Да. Но вы поворачиваете рывками. Надо учиться плавности. От этого зависит точность попадания прожекторного луча в цель...»

Так продолжалось неделю. По ночам. Днем в землянке для Андрея крутили пластинки с записью гула моторов. На специальном приборе учили совмещать услышанные звуки в правом и левом ухе. «Делать затылочное равновесие», — сказал сержант Готовчиков.

Вскоре это «затылочное равновесие» Бойков ощутил во время тренировки на звукоулавливателе. «Наши летают — потренируемся», — предложил командир. Андрей надел наушники. «Слышите?». «В правом ухе». «Поворачивайте вправо. Быстрее». «Теперь в левом слышу». «Правильно. Старайтесь вести медленно. Совмещайте звуки и в левом и правом...» «Звук пропал... Нет!.. Равномерный. Словно в затылке...» «Еще разок, товарищ Бойков». В голосе командира — возбуждение. Он повернул трубы в противоположную сторону. «Ловите цель!» Бойков быстро стал вращать маховик. В наушниках появился гул. Потом ясный звук мотора в левом ухе. Быстрее — в правом. Медленнее: влево, вправо... И опять в затылке раздался неприятный шум. «Есть!» «Координаты!» — крикнул Готовчиков. Откуда-то донеслось: «Тридцать шесть, ноль», — звонкий голос. «Три, двадцать пять», — протяжный, сочный.

Сержант посмотрел на показатели звукоулавливателя. «Точно. На сегодня хватит». Приказал отвести Бойкова в землянку. По дороге Николай Бондарь, слухач пo углу места цели, сказал:

— Быстро ты освоился. Мне труднее давался звук. Играешь на чем-нибудь?

— На баяне...

А снег все сыплет и сыплет. Из землянки вышел Бондарь, увидел Бойкова.

— Красотища! А дорожки чистить все же придется. С приборов сметать. Эх, ма...

Слева, за белой дрожащей пеленой снега, просвечивался частокол густого леса. Впереди, откуда порой доносился гул, лежало поле. Правее к дороге жались три избы. Они пустовали.