Ябеда

— Выходит, я дура! — хмыкаю, не скрывая горечи в голосе.

— Почему же, Тася? — Татьяна Ивановна ведёт бровью, делая вид, что не понимает.

— Я выбрала именно такую! — чеканю грубо.

— Ещё не поздно свернуть, — подмигивает она и снова улыбается — на сей раз по-доброму и искренне, отчего желание спорить мгновенно улетучивается.

— Ладно! — закрываю тему и с новой силой начинаю заламывать пальцы на руках. Знаю, что дальше последует лавина вопросов, и даю психологу ещё один шанс вернуть меня к жизни.

— Как ты думаешь, почему отчим не сказал тебе правду? — Татьяна Ивановна не заставляет себя долго ждать.

— Не потому, что не хотел, — зачем-то оправдываю Вадима. Впрочем, я просто пытаюсь быть честной. — Уверена, Мещеряков и сам до сих пор её не знает…

— А ты? Тася, ты знаешь правду?

— Сейчас — да.

— Расскажешь?

— В ту ночь я ошиблась. Сделала по-своему. Позволила дурацкому состраданию взять над собой верх. Я пожалела об этом, сильно, хоть и не сразу.

— Что ты сделала Тася?

— Шагнула в пропасть и до сих пор лечу вниз.

Май

Дом Мещерякова

Наша жизнь — череда событий, ярких эмоций, однообразных секунд, а ещё бесконечный выбор. Каждое мгновение мы сами решаем, о чём думать, что чувствовать, куда идти… Порой ошибаемся и долго корим себя за ошибки. Но чаще всего перекладываем этот самый выбор на плечи других.

Вот и Вадим всё решил за меня. Дал указания, напомнил о моём обещании съехать и ушёл. Он оказал мне услугу, указав путь к нормальной жизни. Только я в очередной раз всё делаю по-своему.

В комнату к спящему Гере я захожу решительно, хоть и стараюсь не шуметь. Осторожно прикрываю за собой дверь и на цыпочках крадусь к его кровати. Прислушиваясь к ровному дыханию Савицкого, уговариваю себя, что только взгляну на него и сразу уйду. Но стоит в тусклом мерцании ночника рассмотреть его одинокую фигуру, как сердце сжимается от бесконечной жалости и боли. Ещё не поздно уйти, но я снова предпочитаю остаться.

Сажусь на пол у изголовья кровати и долго ласкаю взглядом побитое лицо Геры. Не знаю, что снится Савицкому, но прямо сейчас он кажется мне таким спокойным и умиротворённым, что я забываю о своей роковой роли в его жизни и осмеливаюсь прикоснуться. Пальцами провожу по жилистому запястью и аккуратно поднимаюсь выше. Ловлю каждый вдох Геры и силюсь понять, каково это — постоянно жить прошлым. Незаметно поднимаюсь к его лицу. Чувствительные подушечки пальцев царапает жёсткая щетина на его щеках. Обвожу каждую ссадину, умоляя её как можно скорее бесследно пройти, и позволяю себе коснуться коротких волос Геры, игриво проскальзывающих сквозь пальцы, а я от удовольствия прикрываю глаза. Касаться Геры — как ходить по канату без страховки: безумно страшно и опасно, но, раз попробовав, остановиться уже не можешь.

Я прихожу в себя ранним утром. Не сразу понимаю, как так получилось, что я заснула, и какого лешего ладонь Савицкого заменяет мне подушку. С трудом разлепляю веки и несказанно радуюсь тому, что Гера всё ещё спит. Это значит, что моя сумасшедшая шалость останется безнаказанной. Поднимаюсь на ноги и уже хочу убежать к себе, но, как дура, продолжаю смотреть на Геру. Что пытаюсь увидеть, не знаю, но и просто уйти не могу. Меня не покидает странное чувство, что я способна помочь, что в моих силах развеять тьму вокруг парня и заново научить его дышать полной грудью. И пока я предаюсь мечтам, за дверью раздаются шаги, а мамин голос бесцеремонно разрывает тишину странного утра:

— Гера, ты ещё спишь? — Мать для приличия стучит в дверь и практически тут же открывает её плечом. В комнату проникает аромат свежей выпечки и кофе.

Понимаю, что счёт идёт на секунды: Гера вот-вот проснётся, а мама увидит меня полуголую, лохматую и всю в крови. Чем не шанс окончательно всё испортить? А потому снова прячусь, на сей раз в ванной комнате Савицкого. Ладонью зажимаю рот, чтобы не выдать своего присутствия громким дыханием, и через приоткрытую дверь жадно наблюдаю за происходящим в спальне.

— Мой милый мальчик! — Мама ставит поднос с завтраком на журнальный столик и садится на край кровати, в аккурат туда, где всю ночь напролёт я сжимала пальцы парня. С неописуемой тревогой во взгляде она обводит взглядом разбитое лицо Савицкого и с сожалением качает головой.

— Я принесла тебе завтрак. Поешь, ладно?

— Я не голоден, — хрипит Гера спросонья, — но всё равно спасибо.

— Не за что, дорогой! — вздыхает мама, скрывая за участливой улыбкой неподдельное волнение. — Если что-то нужно, ты скажи.

— Ничего, — мотает головой Савицкий. — Всё нормально.

— Ладно, — соглашается мама и встаёт. — Если что, я сегодня весь день дома.

— Спасибо, Лиза! — кивает Гера и закрывает глаза, видимо, намекая, что разговор окончен.

Уже через минуту мы снова остаёмся одни, если не считать аппетитного завтрака, от запаха которого в желудке начинает предательски урчать. Чтобы не выдать себя с головой, пячусь в глубь просторной душевой подальше от соблазнов и жду, наивно полагая, что Савицкий вот-вот снова заснёт, а я наконец смогу обрести свободу. Но когда удача мне улыбалась? Вот и сейчас она поворачивается ко мне пятой точкой.

Тяжёлые шаги, яркий свет, а после — глухое «Тая» и грохот летящих с полок склянок и тюбиков.

— Выключи свет! — кричу, закрывая лицо руками. — Просто не смотри на меня, Гера! Ты сможешь! Ну же!

Я не верю в успех, но стоит темноте заполнить собой пространство, как наступает тишина. И только дыхание, болезненное, прерывистое, выдаёт напряжение между нами.

— Прости! — произношу на полтона ниже. — Я не хотела тревожить твою память.

— Память? — усмехается Савицкий, пока глаза заново привыкают к темноте — глухой, но такой спасительной для нас обоих.

— Вадим вчера сказал, что я пробуждаю в тебе неприятные воспоминания.

Темнота заполняется смехом — нервным, нездоровым, с отчётливым привкусом боли.

— Не надо так! Ты же понял, о чём я? — пищу затравленным зверьком и закрываю руками уши, да только без толку. Смех Савицкого впитывается с дыханием, безжалостно щекочет нервы и пугает — сильно, до лихорадочной дрожи, — а потом резко смолкает.

— Ты знаешь, что такое триггер, Тая? — Обманчиво мягкий голос Геры пропитан безумием.

Я снова пячусь. Обнажённой спиной упираюсь в холодный кафель и дрожу. Мне впервые страшно. Так страшно.

— Это спусковой механизм. — Чувствую, как Савицкий медленно приближается —бесшумно, как опасный хищник перед решающим прыжком. От него не спрятаться, не убежать — не стоит и пытаться!

Глаза, привыкшие к темноте, начинают различать силуэт парня. Его руки опущены, плечи расправлены. Темнота помогает Савицкому оставаться собой. Пока Гера меня не видит, его душу не сжирают черти. Тогда отчего мне так страшно?