Яблоко раздора. Уральские хроники

А Лия, счастливая, сидела рядом со Славой. Никогда раньше она не думала, что счастье возможно таким – глубоким, не проходящим ни на секунду. Теперь она не сомневалась ни минуты, что и вся жизнь будет такой…

Да и что плохое может случиться? – даже и представить ничего нельзя. Муж ее – Боже мой, шептала она, слово-то какое – муж! – был замечательным, добрым, хорошим – как раньше она так долго этого не замечала? Почему не любила его? Почему часто была с ним жестока, несправедливо смеялась над ним – нет, никогда, никогда, никогда не простит себе этого! Теперь всегда она будет только ласкова, нежна, будет любить его, каким бы он ни был, у них будет семья, родится маленький ребеночек, – их ребеночек! – она вырастит его, выучит, воспитает, потом с мужем они состарятся, а он будет им благодарен за все… Когда она представляла все это, то от счастья зажмуривала глаза, смеялась то громко, то тихо – и никто, никто, кажется, кроме Славы, не понимал ее… О, она будет ждать мужа сколько угодно – два, три, десять лет, сколько бы ни пришлось. Это будет ее первым, самым трудным и самым главным испытанием – и она его выдержит, ни разу не загрустит, не заплачет. Она готова на все, на любые испытания – и что ей не под силу? Ей все под силу. Думая так, она даже задыхалась от прилива нежности к Славе, к их будущему сыну, маленькому-маленькому человечку – они будут любить его, как никто и никогда не любил своих детей! Он вырастет большим человеком, будет каким-нибудь ученым, конструктором, космонавтом – или даже простым, но все-таки необыкновенным человеком. Обязательно необыкновенным! Этой радостью, что сын будет таким, она хотела непременно поделиться со Славой – и взглядывала на него так, чтобы он все понял, – и он, казалось ей, все, все понимал, ее Слава… Стыдясь себя самой, она незаметно брала Славину ладонь в свою, нежно гладила, краснея. Он улыбался ей и шептал: «Ну, что ты, Лия, что ты…» Да, он уйдет в армию, на два года, всего на два года – пусть! Раз судьбе угодно испытать их любовь, их семью – они не могут быть против. Даже наоборот – они начнут с трудностей, и тогда никакие трудности впереди уже не страшны им. А теперь – она не будет думать об этом, у них есть еще целых два – вечных два – дня…

Со всеми вместе – гостями, друзьями, родными – Лия как будто действительно не хотела думать, что в этой свадьбе есть все-таки что-то горькое… Это разлука. Но все это если и помнилось, Лией, например, то даже не с грустью, а с верой в большой смысл разлуки.

– Слава, милый, – говорила она ему.

– Ну…

– Правда, все у нас будет хорошо-хорошо? Ведь правда?

– Еще бы…

– Я никогда не буду тебя обижать. И ты меня не будешь. Правда?

– Ну… само собой…

– Я люблю тебя! – Когда она шептала это, то сидящие рядом, как ни тих был шепот, слышали его, переглядывались с улыбкой, и кто-нибудь вдруг начинал, а все подхватывали:

– Го-о-о-рька!.. Горька!..

Они поднимались из-за стола, он обнимал ее, и она, затаив дыхание, сгорая от стыда, подставляла Славе вздрагивающие губы…

Между тем время шло, и Лия чувствовала, что надвигается тайное, страшное, незнакомое… Все вместе это и было, отчего такая она сегодня счастливая, отчего день необыкновенный, отчего гости в доме, отчего слезы и радость… Когда Лия задумывалась над этим, мурашки пробегали у нее по коже, и она не понимала, какого чувства сейчас больше в душе – страха, отчаяния, любопытства, стыда, счастья?.. И чем больше она думала над этим, тем более становилась рассеянной, уставшей… Мама подошла, что-то говорит… О чем она? Ах, Боже мой – не слышу, ничего не слышу…

– Лиинька, девочка, ты совсем бледная… Что с тобой? Тебе плохо?..

– Что, мама?.. Нет, нет, это так… так…

– Нет, тебе плохо, кажется… Пойдем, выйдем…

– Ах, мама, Бога ради – ничего не надо… Не обижайся только.

Все проходит, Лия снова весела, радостна.

– Ой, Лийка! – загадочно шепчет подруга, пока нет Славы. – Как я тебе завидую, если б ты знала! Счастливая ты!..

– Ты ведь тоже выйдешь замуж, Томочка! И у тебя будет так же. Еще лучше!

– Правда?

– Конечно!

– Нет, у меня не будет так… ты красивая, тебя все любят – а на меня никто и не смотрит…

– Ах, глупая ты, Томочка. Разве в этом дело? Главное – чтобы любили. Кто-нибудь обязательно полюбит и тебя.

– Правда-а?.. – нерешительно, но с надеждой переспрашивает и уже как будто чувствует эту любовь Тома.

Лия кивает: да, да, Томочка, обязательно да!..

– А страшно? Очень страшно тебе, Лия?

– Чего страшно-то? – говорит Лия. – Нисколечки. Ведь у нас как?

– Как?.. – едва слышно, взволнованно шепчет Тома.

Но тут как раз подходит Слава, и Тома, так и не услышав ответа, разочарованная исчезает.

А время идет… И тем, кто сам не понимает, начинают потихоньку объяснять: уже, мол, поздно, а жениху с невестой пора бай-бай… Кивали, завидовали, разводили руками. А выйдя, дышали ночным морозным воздухом и задумывались о смысле жизни, о том, как прожили или проживают собственную жизнь. И как бы ни жил хорошо, все равно позавидуешь чужому счастью, потому что оно молодое и первое…

Наконец, закрыв за собой дверь, в полной темноте комнаты остаются они вдвоем… Так они стоят долго, не шевелясь, боясь сделать вперед первый шаг. Неизведанное и страшное ждет их счастье. Им кажется, что все, кто был сегодня на свадьбе, теперь стоят по ту сторону двери и внимательно слушают, какова жизнь здесь, в комнате… Они молчат и не двигаются. Осторожно, чтобы ни шороха, ни звука, он берет в руки ее лицо и поднимает спекшиеся губы к своим. Тихие, послушные, испуганные эти губы, – что-то будет, Слава, спрашивают они. Сердце у Лии, кажется ей, колотится неправдоподобно громко, чтобы слышали, верно, за дверью и чтобы было ей стыдно. Пока еще Лия никак не может согласиться в себе, что они уже одни, действительно одни, и что все, кто был сегодня, были лишь для того в конечном счете, чтобы оставить их, счастливых счастливцев, одних… Слава, целуя Лию, с нежностью слышит, как она устала, покорна, что вся она – его… Привыкшими к темноте глазами он видит, или ему кажется, что видит, в глазах Лии вопрос: что дальше, Слава? Скажи?

– Лия, – говорит он. – Я сейчас… Я скоро приду. – Он выходит.

Она остается одна. Ей становится вдруг легко-легко, почему-то чувствует она огромную благодарность к Славе. Отчего? Не знает. Теперь ничего не страшно, все правильно, все хорошо… Медленно она подходит к окну, открывает форточку. Холодный воздух толкнул ее в лицо – и она задышала свободно, счастливо. «Я, правда, счастливая?» – спросила. И ответила: «Правда». Сняла с головы фату, бросила на стул: «Пускай, теперь все равно. Я счастливая…» Постояв так, вдруг почувствовала, что вот-вот сойдет с ума. Теперь она уже не знала, что делать дальше – стоять ли, сесть, спать ли ложиться, ждать? Она не двигалась. Так не двигалась минуту, две, три… – и вскоре продрогла и пришла в себя. Времени, видно, прошло уже так много, что луна спустилась с соседних высоких крыш и остановилась перед окном. Желтый полумрак наполнил комнату таинственными предметами, из которых главной была широкая, мягкая – Лия потрогала рукой – кровать.

«Спать…»

Раздевалась она ежась, быстро, чтобы вдруг Слава не зашел и не увидел ее. Вдруг задумалась, в чем остаться? В чем, она не знала, ей стало стыдно… Стыдно, что не знает и что думает так.

Она юркнула под одеяло, и сделалось тоскливо-тоскливо… Или она была ледышкой, или простыни настолько холодны – только тотчас, как у гуся, покрылась ее кожа пупырышками… «Форточку закрыла я? Да, я закрыла форточку». Вдруг ее начало трясти, но не от холода: от жара… Она чувствовала, что внутри все пылает, жжет, вскоре покрылась потом – и тотчас снова, как сосулька, стала холодна. «Боже мой, что это?.. И где Слава?..»

Когда времени прошло еще больше, чем в первый раз, и луна уже стояла полным кругом в окне, Лия начала беспокоиться всерьез: где Слава? Она теперь понимала, что он ей нужен, и оттого, что он нужен, не было совестно, как прежде, когда думала об этом. Ей, теперь уже его жене, было страшно одной в пустой комнате. Он должен быть рядом. Где он?..

Очень долго лежала Лия недвижимо. И когда вот-вот, казалось, начнет она думать о Славе что-то плохое – вдруг, наоборот, начинала думать с особенной нежностью… И правда, какая же она дурочка! Он стесняется ее, он просто-напросто боится ее, как и она его… Добрый и милый, он оставил ее одну, чтобы не ранить, не обидеть… А теперь, зная, что она уже в постели, ждет его, он, видимо, не решается открыть дверь и войти… О, чуткий, чуткий человек, мой Славик! Какая же я дурочка была, как плохо порой о нем думала!.. Она вспоминала, но теперь как будто совсем не о Славе, как не однажды, в каком-то исступлении, он пытался чего-то добиться от нее – она не давалась и не далась бы ни за что на свете. Почему?

Потому что, кроме вспыхнувшей злобы, ничего не чувствовала к нему. Теперь другое…

– Слава!.. – тихо, ласково позвала она и прислушалась к тишине: – Славик!..

И, словно в ответ, какой-то далекий – во дворе, кажется, – послышался шум. Какие-то крики, кто-то что-то требовал, кто-то не соглашался, голоса были как будто знакомые и в то же время чужие…

– Слава!.. – снова позвала она, надеясь, что он рядом.

Но Славы не было, и вскоре прежняя тишина, потому что и во дворе все смолкло, установилась вокруг. Лии по-настоящему сделалось страшно и дико. Теперь она уже не верила ни разуму, ни чувству – один страх, что что-то плохое все-таки случается с ней, и был ее состоянием. Чего и за что она боится? В эту ночь, самую счастливую, она не должна бояться того, чего боится, – одиночества… Даже если Слава стесняется, все равно должен быть рядом, потому что иное просто оскорбительно.