Яд древней богини
Шрифт:
От фотографа Смирнов поехал к редакции, из машины позвонил, попросил к телефону господина Ершова.
– Хочу с вами поговорить!
– без обиняков заявил он.
– Еще раз.
– А мы разве уже разговаривали?
– удивился журналист.
– Вы, собственно, кто?
– Я сыщик. Помните? Расследую случаи, похожие на смерть вашей матери.
Ершов вспомнил.
– Я уже ответил на ваши вопросы и считаю…
– Вы не поняли!
– перебил его Всеслав.
– Я был у Карины Серебровой. Она мертва. Вы убили ее?
Повисла пауза, после которой журналист издал нечленораздельное бульканье.
– Вы в своем у-уме?
– отдышавшись, выдавил он.
– Как… мертва?
– Если вы отказываетесь от разговора со мной, я сейчас
– Хорошо!
– едва слышно вымолвил Ершов.
– Где мы встретимся?
– Выходите на улицу, через дорогу, за табачным киоском - моя машина. У вас есть зонт? Жду не более трех минут.
– Да-да! Уже бегу…
Смирнов не успел закурить, как журналист, красный, возбужденный и взъерошенный, постучал в тонированное стекло окна. Он шумно дышал, возился с зонтом и порядком вывел из себя и без того сердитого сыщика.
– Да садитесь же!
– Я никого не убивал, - выпалил Ершов, со стуком закрывая дверцу.
– Я… не знаю никакой… Карины.
– Однажды вы мне уже солгали и тем запутали следствие, - грозно сдвинул брови Всеслав.
– Будете снова лгать, поплатитесь! Вот, полюбуйтесь!
– он протянул журналисту фотографию, сделанную оперативником покойного Межинова.
– Узнаете себя? За вами следили!
– Кто?!
– дернулся приемный сын Мавры.
– По какому праву? Я ничего противозаконного не делал.
– А Карина убита.
– Вы меня на понт берете! Не выйдет.
И так комично прозвучало в устах Ершова жаргонное словечко, что сыщик засмеялся.
– «На понт»!
– передразнил он и перешел на «ты». Достал снимок мертвой женщины.
– Да ты герой, братец-кролик! Гляди, коли такой храбрый!
Журналист взял фото - его рука ходила ходуном, подбородок отвис, а на лбу выступил пот.
– Н-не может быть… - прошептал Ершов, когда обрел дар речи.
– Я даже в к-квартиру не заходил. Не решился. Постоял и… ушел. Я несколько раз приходил, но… позвонить так и не смог. Вы мне не верите?
Он положил снимок на колени, снял очки и начал тереть глаза. Смирнову показалось, он вот-вот заплачет.
– Откуда ты знаешь адрес Серебровой и ее саму?
– в той же напористо-фамильярной манере продолжал сыщик.
– Почему ты ее преследовал и убил? Любил, ревновал, не стерпел оскорбления, да?
– Что вы?!
– замахал руками Ершов.
– Не знал я ее вовсе! Познакомиться только хотел…
– Следователь будет долго смеяться, а ты - долго сидеть в тюрьме.
Журналист позеленел от ужаса, но стоял на своем:
– Не входил я! А про Карину Сереброву мне мать рассказала… перед смертью. Я ей слово дал, что никто, кроме меня, об этом не узнает.
– И что же она тебе такое рассказала?
– Это исповедь умирающего человека, - с мольбой глядя на Всеслава, патетически произнес Ершов.
– Как я смею разглашать? Впрочем, разве у меня есть выбор?
– Он помолчал, вздыхая с несчастным видом.
– Когда мама почувствовала себя совсем плохо, то позвала меня…
– Не тяни!
– подстегнул его Всеслав.
– Времени в обрез!
– Она… была не в себе, и половину сказанного я не понял. Мама, вероятно, бредила… упоминала какую-то богиню то ли смерти, то ли вечного сна… ей-богу, я не сумею повторить дословно! В общем, смолоду она якобы занималась магией, и ей в ночь полной луны было видение… что через нее придет в мир жрица Гулы. Да, она так и произнесла - «Гулы»! Мне врезалось в память. Вы только не принимайте меня за помешанного, я повторяю речи умирающего человека… возможно, то были галлюцинации, рожденные агонизирующим мозгом…
– Я сам разберусь! Ты продолжай.
– Ну… потом мама призналась, что судьба забросила ее в какой-то Березин, где она встретила одного очень красивого мужчину и влюбилась в него. Она зарабатывала
на жизнь разными приворотными зельями, гаданием… скрывая все это от него. Вдруг она обнаружила, что забеременела, и вспомнила пророчество…Рассказывая, Ершов все более увлекался, картина предсмертной исповеди приемной матери разворачивалась перед ним, как наяву.
В комнате стоял полумрак, пропахший лекарствами. Мавра Ильинична была очень слаба, каждое слово давалось ей с трудом, а приступы кашля надолго прерывали ее речь.
– Я знала, что в нее перейдет вся моя сила, - шептала больная.
– Она опустошит меня. И я решила избавиться от ее появления. Срок оказался слишком большой… я поняла, что придется рожать. У меня созрел план… Я начала заранее к нему готовиться. Одна обманутая женщина, Катерина Зотова, прибежала ко мне за приворотным зельем. Я дала ей то, что она просила, только… добавила туда немного ядовитого порошка. Этот порошок достался мне от моей прабабки, великой колдуньи и знахарки. Секрета порошка она мне не открыла, потому как сама его не знала - сказала только, что это корни «травы Медеи» и что с ним надо обращаться осторожно. Порошка было совсем чуть-чуть, и я весь пустила в зелье. Я совершила большой грех, сынок… за что и несу наказание. Человек тот, которому Катерина тайком подсыпала в вино зелье, умер. По городку поползли страшные слухи. Наверное, лишь мои заклинания и сила темной Луны спасли меня от расправы разъяренных людей. Я осознала, на каком пути я стою… и ужаснулась. Она должна была появиться совсем скоро!
Мавра начала задыхаться, и Григорий испугался, бросился к телефону. Она остановила его жестом, отдышалась, сказала сурово:
– Не суетись, сынок. Смерть моя не придет, пока я все не выскажу. Я с самого начала знала, от чьей руки умираю, а вид делала испуганный нарочно, тебя обманывала, не хотела впутывать в худое дело. Да, видно, придется. Врачи мне не помогут, так что беспокоить их попусту не нужно. Думала, пожертвую самым дорогим, чтобы от зла откупиться, - откажусь от своей любви! Начну жизнь заново, отмолю грехи… Только зло, как смола, прилипло - не отдерешь, не очистишься. Не так это просто! Не успеешь ноготок опустить, как уж сам с головой нырнул. А вынырнуть-то не получается - все сильнее тебя вниз тянет, засасывает. Та женщина, медсестра Зотова, жених которой умер, оказалась в моей власти - слухи слухами, но только я знала достоверно, что и как на самом деле было. Боялась она меня, как огня. У нее начались неприятности, с работы едва не выгнали, переходить пришлось с места на место. А мне - того и надо! Рожать время пришло - Катерину как раз в акушерки перевели, потому что не хватало их. Я накануне ворожила, сложится ли все, как задумано? Выпала карта! Сложилось. В роддом я сама пришла, в Катеринино дежурство… и произвела на свет девочку-красавицу. Взглянула в ее глазенки, а там… черный блеск. Она явилась! Меня в дрожь бросило, сердце захолонуло. Только никуда не денешься.
Мавра Ильинична закашлялась. Григорий подал ей лекарство, на нем лица не было.
– Тебе плохо, мама, - зашептал горячо.
– Ты бредишь. Поспи лучше.
– Скоро я усну надолго, а перед тем все рассказать хочу, душу освободить. Ты не бойся… слушай. В ту же ночь еще одна женщина рожала… больная она была, и умерла при родах. Сердце остановилось. Ребенок остался живой, мальчик. В то время в больнице врачей не хватало, роды в экстренных случаях принимали по очереди две акушерки: Катерина и другая, постарше. Кардиолог, которого вызвали к больной женщине, ничем не смог помочь и вернулся к себе в отделение. В суматохе вряд ли он запомнил пол ребенка. В родильном отделении остались только полуглухая санитарка и мы с Катериной. Призвала я ее к себе, припугнула своими чарами, намекнула на смерть жениха… и потребовала поменять детей: мальчика умершей женщины отдать мне, а девочку - ее родственникам. Никто не мог узнать про подмену - та роженица так и не успела увидеть своего ребенка, а муж не ожидал скорых родов, привез ее и ушел домой.