Яд в крови

— Да, в августе мы попали в шторм возле мыса Горн, и двое суток половина экипажа маялась морской болезнью, а другая, я в том числе, не ложились спать почти трое суток. Как раз тогда я понял, что полюбил океан навечно. Прости за такие громкие и напыщенные слова.

Ян заерзал от смущения на табуретке, потом закурил сигарету.

— Я бы хотела быть женой моряка. О, я была бы ему очень верной и преданной и ждала бы его из плаванья, проводя все вечера дома с вязанием. — Маша звонко рассмеялась. — Но это несбыточно, потому что я жена не моряка, а дипломата, к тому же я не умею вязать и уже не верю в истинную любовь, верность и так далее. Плоть всегда берет верх над духом. И Толя, увы, не оказался исключением из этого унылого правила. Понимаешь, я в первый же день поняла это по тому, как он на меня смотрит, и ушла на целый день купаться, переплыла на другой берег, бродила по лугу. И все думала, думала… О том, что еще никогда в жизни не любила по-настоящему, а только выдумывала себе любовь. Еще я думала о тебе. Угадай, что я о тебе думала? — Маша улыбалась и смотрела на него совсем так, как когда-то ее мать. — Что ты один из немногих верных и преданных до последнего вздоха мужчин. А еще я думала о маме и пришла к выводу, что совсем ее не знала. Отец тоже ее не знал. Наверное, ты знал ее лучше всех.

— Может быть. — Ян вздохнул и отвернулся. — Но я тоже, оказалось, знал ее слишком плохо.

— Толя рассказал тебе какие-то подробности? — спросила Маша неестественно высоким голосом и посмотрела на Яна вдруг потемневшими глазами.

— Почти все то же, что и тебе. Они отпустили убийцу. Я бы разрезал его живьем на мелкие кусочки.

Ян так сильно стиснул кулаки, что побелели суставы.

— Они решили, его накажет Бог. Как там сказано в Новом завете: «Мне отмщение, и Аз воздам», да? Я бы тоже его ни за что не отпустила, хотя сейчас считаю, что они поступили правильно. И то, что Толя спалил дом, тоже правильно.

— Откуда тебе известно, что это он его спалил? — удивился Ян. — Он сам сказал тебе об этом?

— Нет. Я догадалась. По логике вещей. Но тебе он об этом наверняка сказал.

— Да.

— Знаешь, он не верит, что у вас с мамой не было ничего такого… Ну, я имею в виду физиологию. А тебе… тебе никогда не хотелось заняться с ней любовью?

— Сейчас, когда я вспоминаю в подробностях наши с ней отношения, все больше и больше прихожу к выводу, что мне с самого первого дня нашего знакомства этого хотелось, но я ничего не понимал, потому что это было иначе, чем с другими женщинами. С той же Лидией.

— Лидия — это та цыганка? — догадалась Маша.

— Да. Но я расскажу о ней как-нибудь в другой раз. Ты продолжай, ладно?

Ян протянул руку через стол, коснулся Машиного плеча и слегка его сжал. Она быстро наклонила голову, прижалась к его руке пылающей щекой.

— Мне кажется, я уже почти все тебе рассказала. Толя опять пришел ночью ко мне на веранду, опять я вспомнила «Солнечную долину» и позволила себе на короткое мгновение спутать реальность с вымыслом. Утром я в этом раскаялась, а Толя весь день смотрел на меня как на нечистую силу, которая появилась в его доме с единственной целью — искушать невинного святого. Я опять провела весь день на реке, и опять ночью повторилось то же самое. И совсем не потому, что я хотела Толю, как женщина хочет мужчину — я снова вспомнила «Солнечную долину» и себя такой, какой там была. И вот тут-то я поняла, что, если не порвать одним махом и немедленно с прошлым, можно либо с ума сойти, либо сделать с собой что-то. Я удрала рано утром, не простившись с ним. Села в первую «ракету», расплакалась по дороге, был момент, когда чуть не пересела на встречную. В Москве почувствовала себя сильной и очень свободной. Казалось, будто мне удалось наконец выскользнуть из страшной ловушки. Кто же знал, что сработал механизм ловушки биологической. — Маша посмотрела на свой живот и горько усмехнулась. — Дима, наверное, думает, это его ребенок. Впрочем, иногда мне кажется, ему все равно. Я не знаю, что думает Устинья — она далеко не всегда говорит то, что думает. И вот я, идя на поводу у своих романтических грез о прошлом, превратилась в настоящем в отвратительную бабищу.

Маша всхлипнула и полезла в карман своего широкого платья за носовым платком. Ян вскочил, опустился перед сестрой на колени, взял ее руки в свои и по очереди поцеловал.

— Ты очень красивая. Наверное, такой была дева Мария, носившая в своем чреве Иисуса Христа, если она была на самом деле. Только не плачь — я не хочу, чтобы мой племянник стал нытиком и меланхоликом. Я сам займусь его воспитанием и сделаю из него настоящего моряка. Слышишь? Только море способно сделать из обыкновенного человека мужчину, о котором мечтает каждая женщина.

— Толя тоже ничего не знает. — Маша вдруг улыбнулась и показала Яну язык. — Ты да я. Двое заговорщиков. Здорово, а?

— Очень.

— А знаешь, почему я никому не сказала? Вовсе не потому, что боюсь Димы или же стыжусь прослыть в глазах родственников шлюхой. Я эгоистка и собственница и хочу, чтобы мой будущий сын принадлежал только мне. Дима наверняка не станет для него примером, — он слаб и даже жалок, а вот Толиного примера я очень боюсь — Толя сильный, но его сила направлена не на созидание, а на разрушение. В первую очередь себя.

— Будет сын?

— Да. Маленький Ванька, которого я буду звать Яном. Я уже все решила. Моих двух самых любимых на свете мужчин будут звать Иванами. — Она рассмеялась. — Спорим, что ты догадался об этом еще до того, как я тебе сказала?

— Нет, спорить не будем. — Ян поднялся с колен и машинально отряхнул брюки. — Я действительно уже откуда-то это знал.

Устинья не сказала Николаю Петровичу о визите Анджея, тем не менее он заметил, что с ней что-то неладно, хоть и не принадлежал к числу внимательных мужей.

— Ты здорова? — спросил он за поздним чаем и тут же, не дожидаясь ответа, сказал: — Завтра лечу в Хабаровск. Поездка затянется на неделю, если не больше. Постараюсь звонить каждый день. Как дела у Маши?

— Все в порядке.

— Она не хочет временно перебраться к нам? Так было бы спокойней.

— Нет. Сейчас у нее гостит Ян.

— Что же ты молчала? А почему он к нам не зайдет?

— Зайдет, наверное, — неуверенно сказала Устинья и вздохнула. — Мне кажется иногда, Ян меня умышленно избегает.

— Это пройдет, — постарался успокоить ее Николай Петрович. — Они все в этом возрасте странные и часто собственных родителей чуть ли не первыми врагами считают. Вот только наша Машка какая-то особенная, правда? Да, между прочим, Павловский был на днях в N и проехал в Плавни. Говорит, Анатолий развернул настоящее строительство и даже просил помочь с лесом. Павловский у него заночевал. Не знаю, правда или нет, но там какая-то девица ошивается, и Анатолий вроде бы с ней…

— Не может быть, — вырвалось у Устиньи.

— Почему? — удивился Николай Петрович. — Ему давно пора жениться. Разве он не такой, как все?

Он испытующе посмотрел на Устинью.

— То, наверное, была Нонна, дочка Васильича. Они с матерью помогают иной раз по хозяйству и с огородом.

— Может быть, и Нонна. Какая разница? Пора и ему наконец остепениться.

— Ты сказал об этом Маше? — тихо спросила Устинья.

— Да нет пока. Хватит, он и так долго голову ей морочил. Правильно в народе говорят: нечего в калашный ряд со…

— Замолчи, — тихо, но решительно сказала Устинья. — И Маше ничего не говори. Пускай себе спокойно родит. А Дима, быть может, остепенится, став отцом.

Николай Петрович вопросительно посмотрел на Устинью, и она прижала к губам палец, призывая его молчать.

И Николай Петрович все понял. Усмехнулся, полез в шкаф за бутылкой водки и налил себе небольшую рюмочку.

— Ладно, чтоб все у Машки хорошо было, а остальное не наше дело, — сказал он, опрокидывая в рот рюмку. — Да, еще Павловский сказал, будто бы Толя собирается построить точно такой же дом, какой там был раньше, и на том же самом месте. — Он закурил сигарету и, увидев, как Устинья потянулась к пачке с «Мальборо», удивленно спросил: — С каких это пор ты стала дымить?