Ядовитая боярыня

— Ты обидел ее, что ли?

— Не помню я…

Флор помягчел.

— Встречал и я таких дур, — сказал он. — Бегают, где ни попадя, как кошки драные, а потом честный человек всю жизнь из-за этого мыкается…

— Не знаешь, есть ли корабль, который выходит в море?

— Погоди, так сразу не скажу… — протянул Флор, с удовольствием наблюдая, как мечется парень. «А ведь он — неплохой человек, — подумал Флор. — Надо его к Тимофею Бражникову пристроить в команду. Бражников — хоть и пьющий кормчий, но море и корабли хорошо знает и этого Сидора на ноги поставит. Все не в услужении, а при деле человек возрастет».

И проговорил неторопливо:

— Сведу тебя на «Варвару». Там главным кормчим — Тимофей Бражников, будь при нем — и спасешься.

И, взяв Сидора за руку, точно маленькое дитя, Флор вручил парня Бражникову с наказом — учить и защищать от бесноватой девки и ее жестокого отца. Бражников, который ни сном ни духом о затее Флора не ведал, парня принял неохотно, лишь из уважения к Олсуфьичу. «Святая Варвара» должна была уйти в плавание завтра, и до отплытия Сидор спрятался на корабле.

Естественно, никому не пришло в голову, что против обычного паренька с конюшни может быть сплетен столь сложный заговор, поэтому Елизар Глебов, поискав своего пропавшего слугу и не найдя его, предположил, что тот либо пропал, либо удрал. Это опечалило Елизара. Поиски он прекратил после того, как ему сообщили, что видели Сидора на борту «Святой Варвары». Мол, хоронился там и клялся Бражникову, что будет того во всем слушаться и сделается истинным морским волком.

— Ты его, батюшка, как вернется, призови к ответу, — советовал управляющий, но Елизар качал головой:

— Если ему захотелось от меня уйти, пусть уходит. Мне такие люди в доме не требуются…

А тут весьма кстати Флор Олсуфьич подвернулся со своим татарином. Татары хорошо с лошадьми ладят, поэтому управляющий рискнул — взял в дом Харузина. Тот, к тому же, клялся, что крещен и носит имя Сергия. Глебов поглядел на нового человека, кивнул ему приветливо и спокойно, и согласие между господами было достигнуто. После этого Флор ушел, не оглянувшись на Харузина, а Елизар Глебов передал Эльвэнильдо своему управляющему.

Особо ладить с лошадьми Сергию не пришлось, этим занимался старший конюх. Харузину выпало чистить стойла. Дело весьма медитативное.

— Ты гляди, — наставлял старший конюх, человек хмурый, с большим шрамом и носом, свернутым насторону. Видать, лошадь лягнула, еще давно. — В сенницах чтоб сено всегда было устроено и не изрыто, и не разволочено по крыльцу и по двору не растаскано, а всегда было бы убрано и подметено и под ногами не валялось. А солома — чтоб под кровлей прикладена.

Эльвэнильдо кивал, точно китайский болванчик.

Конюх широко размахивал руками, показывая, где что: где сенница, где солома…

— В конюшне чтоб дозирать во все дни, — продолжал он, — и сена класть в ясли, сколько бы лошади съели, а под ноги бы не рыли. Солому под лошадей стлать и ежедневно подгребать и перетрясывать. На водопой если поручат водить — води бережно и гляди, чтоб ребяты на лошадях не гоняли, а то взяли обычай…

— Какие ребята? — уточнил Эльвэнильдо.

— Разные! — рассердился конюх. — Ты дурачок, что ли?

Эльвэнильдо потупился.

— Нет, я уточняю… Господскому мальчику можно?

— Ему тоже не след, — сурово сказал конюх. — Во всем порядок требуется… Сейчас лето, лошадей нужно купать и холодить. Выводи их, чтобы не застаивались. Я слежу, да за всем не уследишь… Когда в конюшне у сена с фонарем будешь, гляди, свечу из фонаря не вынимай на всяк для притчи…

— Да понял я, — сказал Харузин.

Старший конюх его легонько по уху задел кулаком — для науки.

— Не рассуждай, а слушай.

— Ладно, — поник Харузин. Ему здесь не очень понравилось. Тоскливо. Скорей бы уж разведданные собрать да смыться.

Прочие слуги недолго сторонились эльфа. У Харузина имелся некоторый опыт вхождения в чужие компании. Нужно сидеть в сторонке смирненько и слушать, а потом, избрав себе «покровителя», ввернуть какое-нибудь ловкое, удачное слово тому в поддержку. Так можно прослыть хорошим парнем.

Несколько дней кряду обсуждали поступок Сидора.

— Глупее не придумаешь! — сердился старший конюх. — Что ему не жилось? У Глебова всего вволю, хозяйка его следит, чтоб ели и пили досыта, одежду дает хорошую.

— Ему в дальние края захотелось, — заступился за беглеца молодой парень, который, как приметил Эльвэнильдо, обычно помогал при кухне и служил господам во время трапезы. — Сидя на одном месте, много не увидишь.

— Сидя на одном месте, себя можно увидеть, — возразил старший конюх. — Свои грехи познать и душу исправить.

— Ты-то больно много себя познавал, — фыркнул старик, чья обязанность была следить за кладовыми, чтобы там не завелись мыши, и не было плесени. Он понемногу подворовывал, ссылаясь на «порчу» продуктов («утруску и усушку», — как формулировал Эльвэнильдо), но старика никто за руку не хватал, в неблаговидных поступках не уличал. Не то жалели его, снисходя к его возрасту, не то глядели на «шалости» сквозь пальцы, памятуя о каких-то заслугах перед семейством. Потому и Эльвэнильдо глядел на него почтительно.

— Я, грешник, может, и не знаю всех грехов своих, — согласился конюх с покаянным видом, — но зато в точности ведомо мне, как себя держать и к чему стремиться… Я ведь не от себя говорю, от святых отцев…

— Ну, началось, — махнул рукой парень-виночерпий. — Сейчас поедет развозить турусы на колесах…

— А что, я бы послушал, — примирительно молвил Эльвэнильдо. Он желал немного «подлизаться» к начальству, а то старший конюх больно уж лютовал над татарином. Встанет, когда на лопате навоз тащишь, и ругает на чем свет стоит. И косоруким, и косоглазым, и дураком, и безбожным болваном…