Яков Блюмкин: Ошибка резидента

К тому же положение на фронтах обстояло не лучшим образом. В августе фактически провалился новый поход на Тегеран. Войска шаха при поддержке англичан начали контрнаступление. Уже 18 августа 1920 года Ревком Ирана умолял советских товарищей прислать «полторы тысячи абсолютно надежных русских красноармейцев», так как «только немедленная присылка русских частей может спасти положение».

Троцкий, чей «предварительный план» удара по «антибольшевистской цепи государств» в Азии осуществлялся в Персии, к тому времени, видимо, понимал, что попытка пока не удалась, и выступил за то, чтобы воздержаться от отправки дополнительных сил в Иран. «Центральная задача Республики — разбить Врангеля, — писал он. — Ни один солдат, ни один патрон не должен быть отвлечен от этой работы». Но отправлять солдат и патроны все же пришлось.

Двадцать второго августа пал Решт. Под угрозой падения был и Энзели, обороной которого командовал больной тифом Блюмкин. Трудно сказать, какова была его роль в обороне города, — Энзели удалось отстоять лишь благодаря артиллерии советских кораблей. Через день из Баку прибыл стрелковый полк. Решт удалось отбить, но командование «Персидской Красной Армии» уже откровенно сообщало о «враждебности населения» и что речь может идти «лишь о военной оккупации».

«В персидских массах нет никакого энтузиазма, отсутствует воля к борьбе, все объято пассивностью и страхом перед русскими… — откровенно докладывал в Москву советский полпред в Энзели Шалва Элиава. — Эхсанулла, по-видимому, — дегенерат, опиоман, неврастеник… Вся наша работа в Персии, начиная с Раскольникова, — сплошное недоразумение, приведшее к дискредитированию Советской России в Персии вследствие недопустимых действий наших войск и политработников, а также неразборчивого якшания с такой политической рванью, как Кучек-хан или Эхсанулла. Сейчас Эхсанулла сам держится на наших частях, никакой опоры в массах он не имеет… Для дальнейшего: либо почетный уход, либо движение вперед на Тегеран…» Как видим, тут есть камень и в огород Блюмкина — как ведущего «советско-персидского политработника».

* * *

О личной жизни Блюмкина в Персии до нас не дошло практически никаких сведений. С его слов известно о том, что он тяжело болел тифом. Но не исключено, что эта была малярия — бич прикаспийских районов того времени. Скорее всего, за ним ухаживала его жена — действительно медик по образованию.

Но и о работе Блюмкина в Иране тоже осталось не так много сведений. Даже странно: почему имя такого важного в «Советской Персии» человека крайне редко встречается в известных нам архивных документах? Из-за этого возникают различные вопросы. Например, являлся ли Блюмкин на самом деле членом ЦК Иранской компартии?

Как помним, Блюмкин при поручительстве за Есенина и Кусикова в октябре 1920-го действительно предъявлял партбилет члена ЦК Иранской компартии. На первом съезде членами ЦК были избраны 15 человек, но его имени среди них нет. Забегая вперед скажем, что на втором съезде Иранской компартии в октябре 1921 года в ЦК были избраны 18 человек, но Блюмкин не значится и в этом списке.

Теоретически его могли потом ввести в состав ЦК или «кооптировать», но и об этом сведений нет. В сентябре 1920 года вокруг руководства Иранской компартии началась настоящая свара — ЦК обвиняли во всех неудачах. Многие требовали его распустить. Попахивало даже расколом партии. К тому же произошла весьма неприятная история с одним из руководителей партии Абуковым и его женой Булле (тоже членом ЦК). Их обвинили в утаивании партийных денег и исключили из ЦК.

По этим поводам принимались резолюции, писались письма, их подписывали руководители партии. Но странно — фамилия Блюмкина или его псевдоним «Якуб-заде» среди них не встречается.

Конечно, это может быть связано с тем, что в конце августа 1920 года Блюмкин уже был в Баку. То ли из-за болезни, то ли из-за того, что политработники наворотили в Персии множество дел, приведших к «дискредитированию Советской России», Блюмкина в конце августа отодвинули от военной работы и «бросили» на важный организационный участок. Но неужели он настолько утратил интерес к партии? В это верится с трудом.

Каким же образом у Блюмкина появился партбилет члена ЦК Иранской компартии, который он предъявлял следователю ВЧК, когда выручал Есенина и Кусикова? Во-первых, так он мог назвать следователю — для усиления собственной важности — обычный партбилет, и вряд ли работник ВЧК знал фарси, чтобы это проверить.

Вариант второй — Блюмкин «по знакомству» выписал себе в Персии подобный билет. Как представляется, это нетрудно было сделать — в обстановке всеобщей неразберихи, наступления-отступления, тем более при наличии нужных знакомых. Говорили, что он вообще выписал себе партбилет номер 2. Это, конечно, только слухи, но проделка вполне в его духе.

Вообще, надо учитывать, что в Персии Блюмкин пробыл всего лишь около полутора месяцев. Вряд ли за это время можно было сделать многое. Особенно на ниве «политического перевоспитания персидских масс», за что он и отвечал. По косвенным данным, политической и «комиссарской» работой Блюмкина многие были недовольны. В одном из информационных сообщений о положении в «Персидской Советской Республике», составленном в Энзели 20 октября 1920 года, например, говорилось, что «Политотдел Персармии мало-помалу начинает производительно работать. За последние три недели Политотдел ожил, сделано уже много. Правда, о полной налаженности работы говорить еще рано, но кое-какие плоды есть». Напрашивается вопрос: если в октябре Политотдел только-только начал оживать, то как же там дела обстояли раньше, при Блюмкине?

Что еще известно о его работе в Иране? По некоторым данным, именно там он привлек к работе в разведке Якова Серебрянского, которого сегодня часто называют одним из «выдающихся советских диверсантов». Серебрянский, в прошлом тоже эсер, член Бакинского Совета, после свержения советской власти в Баку бежал в Персию, где и познакомился с Блюмкиным в августе 1920 года. При содействии бывшего однопартийца Серебрянский стал работать в особом отделе штаба «Персидской Красной Армии». Их знакомство с Блюмкиным продолжалось многие годы. И Блюмкин еще будет для Серебрянского и спасителем, и своего рода «крестным отцом».

«За горло английских империалистов и коленом их в грудь!» Персия — Баку — Москва

В конце августа 1920 года перед Блюмкиным была поставлена новая важная задача — он должен был принять участие в формировании персидской делегации на Первый съезд народов Востока.

Двадцать седьмого августа он был уже в Баку. Это известно из донесения советского полпреда в Энзели — Элиава, который сообщал в тот день в Москву: «…завтра думаю выехать в Энзели. Сегодня буду информироваться у приехавшего из Персии Блюмкина о положении дел там».

Сам Блюмкин помимо подготовки персидской делегации к участию в работе Съезда народов Востока вместе с другими «радикалами» писал докладные записки и отчеты в Москву, оправдывая «июльский переворот». В одном из таких документов, подписанных кроме Блюмкина руководителями Иранской компартии Султан-заде, Ага-заде и другими, давалась такая характеристика Кучек-хану: «Местный партизан, неустойчивый, беспринципный, лишенный каких-либо серьезных намерений истинно национально-освободительного характера», хотя и обладающий «исключительно интуитивными способностями и склонностью к народническому либерализму». Авторы записки указывали, что демократы не могут быть «хотя бы временными союзниками в борьбе с международным империализмом» и что революция в Персии «мыслима только как движение крестьянства и городской бедноты», которое должна возглавить Иранская компартия.

Между тем 1 сентября в Баку открылся Первый съезд народов Востока.

Это событие почти забыли, а тогда, в 1920 году, к нему, как принято писать в газетах, «было приковано внимание всей международной общественности». И понятно почему — в Баку приехало более двух тысяч делегатов, представлявших 44 нации, национальности, народности и этнические группы. Примечательно, что только половина из них имела отношение к коммунистическим партиям, некоторые другие участники съезда вскоре перешли в другой лагерь, возглавив, к примеру, отряды басмачей в Средней Азии.