Ямщина

Высокий, жилистый, будто сотканный из тугих веревок, Чебула носил длинные волосы, пробитые ранней сединой; они постоянно сваливались ему на чистый и без единой морщинки лоб, он их отмахивал нервным жестом руки, и тогда прорезался быстрый и диковатый взгляд. Чебула не мог сидеть на стуле или стоять на одном месте, он постоянно ходил, широко раскидывая длинные ноги, и тяжело топал, будто на плечах у него находился тяжелый груз.

Еще до первой встречи с новым членом организации Хайновский постарался все о нем разузнать. А узнав, невольно удивился витиеватой судьбе двадцативосьмилетнего студента, недавно изгнанного из Санкт-Петербургского университета «за вредное направление мыслей», а еще больше за то, что постоянно встревал в споры с известными профессорами и публично обвинял их в косности и невежестве. Спорщик, надо сказать, он был отменный, умел поражать неожиданными выводами и громовым голосом, который громыхал и раскатывался так мощно, что мог заглушить даже возмущенный гул аудитории.

Сын сельского дьячка из глухой деревни Иркутской губернии, Чебула был отдан на учебу в духовную семинарию, как того пожелал родитель, но проучился там совсем немного – был изгнан за богохульство. В отцовский дом дорога ему была заказана, и он отправился в большой мир, самостоятельно зарабатывая себе на хлеб насущный. Брался за любую работу, не брезгуя самой грязной. Кажется, не было такого ремесла, которым бы он не владел. Где бы ни находился и кем бы ни работал, в котомке у него всегда лежали книги, и поэтому без особого труда он сдал экстерном экзамены в учительской гимназии, поразив преподавателей необыкновенной памятью: наизусть читал огромные куски самых разных текстов. Ему предлагали место учителя, но Чебула гордо отказался и устроился проводником в ученую экспедицию. Там быстро оценили расторопность и сметку молодого человека, в последующем уже новые экспедиции непременно хотели видеть в проводниках именно Чебулу. Он не отказывался. С апреля по октябрь бродил по Сибири с учеными людьми, а зиму безбедно проживал непременно в Томске или в Иркутске, где была возможность пользоваться хорошей библиотекой.

После пяти лет такой жизни он отправился в столицу и поступил в университет, но проучился недолго, нисколько, впрочем, о том не жалея.

– Знания без дела – мертвечина! – рокотал Чебула, курсируя перед креслом, в котором сидел Хайновский. – Что толку глотать книжную пыль, если она и в мозгах, невостребованная живым делом, так и останется пылью. Всякое обретенное знание должно сразу переходить в реальность и являть результат, неважно какой – плохой или хороший, но результат! Россия – страна бездеятельная, в ней отовсюду, как из университета, несет трупным запахом еще допетровской эпохи. Дела желаю, живого дела, чтобы в нем кровь бурлила.

– Дело вам будет, – подвел итог первому разговору Хайновский.

Период затишья в деятельности «Освобождения» закончился.

И скоро в собственной спальне был на куски разорван бомбой начальник тюрьмы Черкасов, который велел выпороть политического сидельца за то, что тот объявил голодовку. После унизительной экзекуции Черкасов приказал насильно кормить несчастного, и это приказание тоже было неукоснительно исполнено.

На первом же собрании особо доверенных членов «Освобождения» встал вопрос об убийстве Черкасова. Все должны были высказывать свое мнение по очереди, но этого не получалось, потому как все горячились и начинали перебивать друг друга. Чебула топтался в углу маленькой комнатки на крохотном пятачке, свободном от стульев, и угрюмо молчал. Когда очередь, наконец-то, дошла и до него, он откинул со лба длинные волосы, затопал еще сильнее, будто солдат на плацу, и вдруг вытянул сильную, жилистую руку с растопыренной пятерней, рыкнул:

– Вода и сопли! Сопли и вода! Как сквозь пальцы! Вот уже полтора часа потрачено на бесполезное произнесение ненужных слов. – Раздались недоуменные и сердитые реплики, но Чебула без труда придавил их своим голосом. – А надо всего лишь решить один конкретный вопрос – как убить Черкасова? Предлагайте.

Возникла пауза.

– Коли нет ответа – значит, все остальное – сопли. Я дам ответ через сутки.

После этих слов Чебула ушел, оставив особо доверенных членов «Освобождения», в том числе и самого Хайновского, в недоумении.

Ровно через сутки он снова появился у Хайновского.

– Мне нужны два надежных человека. Смелых и проворных. Будут?

– Но для чего? – спросил Хайновский.

– Как для чего? Для убийства Черкасова. Или это уже не нужно?

– Нужно, но я хотел бы знать…

– Извольте. Листок бумаги найдется? Вот, смотрите… – и карандаш, ухваченный цепкими, сильными пальцами, быстро забегал по тетрадному листу. – Вот дом, где живет Черкасов, он с семьей занимает третий этаж. Здесь спальня. А здесь – четырехэтажный дом, совсем рядом. На крыше – огромное слуховое окно. Дальше… взрывной заряд с чердака этого дома, через слуховое окно, мы направляем и навешиваем точно на крышу в том месте, где находится спальня Черкасова. Если взрывная сила будет мала и перекрытия не рухнут, навешиваем второй заряд…

– Каким образом, ведь докинуть невозможно?

– А вот об этом позаботились в иные века, когда изобрели катапульту.

– Но это ведь не ружье, а вдруг – промах? И как затащить катапульту на чердак соседнего дома?

– На первый раз, Хайновский, я вам подробно все расскажу, отвечая на ваши вопросы, но это будет и в последний раз. Запомните, если я что-то предлагаю – значит, я все продумал. Траекторию рассчитаем и установим опытным путем, катапульту поднимем как отдельные доски, якобы для ремонта крыши; после выстрела обливаем ее керосином, поджигаем и уходим. В суматохе, пока доберутся тушить, она успеет сгореть.

Уже первый заряд разметал крышу и обрушил перекрытия, которые накрыли Черкасова в теплой постели вместе с супругой. Второй заряд, отправленный Чебулой для верности, разнес бедолагу в клочья. От горящей катапульты на чердаке соседнего дома вспыхнул пожар, но потушили его, как и предсказывал Чебула, не скоро. В обгоревших, залитых водой досках и стропилах никто не удосужился разглядеть остатки древнего орудия.

Быстро, очень быстро Чебула стал играть в «Освобождении» одну из главных ролей. Он, как правило, не вмешивался в разговоры на отвлеченные темы, а когда начинали говорить о свержении самодержавия, о несчастном народе, Чебула лишь откровенно усмехался. И загорался, становился деятельным лишь тогда, когда возникала необходимость в конкретном и опасном деле. Хайновский, который внимательно приглядывался к нему все это время, однажды прямо спросил:

– Чебула, а вы разделяете наши политические взгляды?

– Нет, – равнодушно ответил тот, – и никогда разделять не буду.

– Я вас не понимаю. Объяснитесь.

– Да все очень просто, Хайновский. Россия – страна мертвечины, но иногда случается так, что и покойники встают из гробов. Редко, но бывает. Допустим, вы подожгли ее и взорвали; она горит, радуя вас. Но толща настолько велика, настолько обширна, что она никогда дотла не сгорит. Вы захватите власть, поменяете социальные условия, а в итоге получите – не удивляйтесь! – ту же самую мертвечину.

– Зачем же вы тогда к нам пришли?

– А интересно! Живое дело. Я, может, всю жизнь именно такое дело искал. И больше, Хайновский, мы на эту тему не говорим. Согласны?

– Хорошо, – кивнул Хайновский, прекрасно понимая, что для «Освобождения» Чебула важнее как практик, чем как политический пропагандист.

А вскоре после этого разговора Чебула объявил новость:

– Хайновский, я вынужден вас на полгода покинуть. Мои услуги срочно потребовались профессору Гуттенлохтеру. Представьте себе, разыскал и просил меня лично.

– И о чем он вас просил? – насторожился Хайновский.

– Долгий разговор… – Чебула быстрее обычного засновал по комнате из угла в угол, потирал ладони, отмахивал волосы со лба и вдруг, остановившись, спросил: – А не найдется ли у вас выпить? Хорошей, холодной водки…

Хайновский пожал плечами и вышел к хозяйке, у которой снимал квартиру, попросил подать водки и закуску. Они молчали, пока она накрывала на стол, а когда ушла, Чебула схватил графин, наполнил рюмки и, чокнувшись с Хайновским, объявил: