Ян Гус

Это ощущение опасности усугублялось еще и тем, что Гусу предшествовала весть о его приближении, той же дорогой впереди него двигались купцы со своими караванами, и слух о чешском еретике передавался из уст в уста торговцами, гонцами, возницами, проникал в деревни, села и города. Еще хуже было то обстоятельство, что Гуса примерно на день опередил какой-то епископ, тоже направлявшийся в Констанц и кричавший повсюду, что за ним едет проклятый еретик, колдун, обладающий волшебной силой «читать мысли» людей.

А Гус и не стремился сохранять инкогнито, «едучи явно, с открытым лицом, как священник, и сам повсюду громко объявляя свое имя и звание народу», как писал он в одном из писем домой, в Чехию.

К великому своему изумлению, Гус и его спутники не встретили ничего такого, к чему мужественно подготовились. Гус нигде «не встретил явного врага». Всюду его встречали с одним чувством — с глубоким любопытством.

Почти сразу за чешской границей, в Бэрнау, его пригласил к себе побеседовать тамошний приходский священник. «И когда я вошел в комнату, он тотчас налил мне большую чару вина и ласково весьма вместе с друзьями своими все мое учение принял и заявил, что всегда был мне другом. Затем в Новом Граде (Нейштадте) все немцы дружелюбно на меня смотрели. Проехали через Вейден, где среди многочисленных жителей вызвали удивление. А когда прибыли в Сульцбах, зашли в корчму, в которой (как раз) заседал ландрихт (Landgericht — земский суд). Там, в зале, пред коншелами и старшинами, я сказал: «Вот я, магистр Ян Гус, о котором, полагаю, вы слышали много дурного; вопрошайте же меня!» И когда мы многое обсудили, дружелюбно весьма меня приняли. Затем мы миновали город Хиршфельд, в котором нас опять встречали с великим радушием. Миновав же город Херсбрук, переночевали мы в городе Лауф. Там пришел ко мне приходский священник, весьма сведущий в праве, и я беседовал с ним, и он со всем охотно согласился»,

«И вот достигли мы Нюрнберга, где о нашем приезде уже разгласили купцы, опередившие нас. Поэтому на улицах стоял народ, выглядывая и выспрашивая, который же магистр Гус. А перед обедом мне прислал письмо магистр Иоганнес Хелвел, священник церкви св. Лаврентия, пишучи, что с давних пор мечтал поговорить со мною. Я ему на том же письме написал, чтобы он пришел. Тем временем прислал за мной пан Вацлав из Дубы, сообщив, что собрались горожане и магистры, желающие видеть меня и со мной беседовать; тогда я сразу встал из-за стола и вышел. И магистры передали мне, чтобы нам беседовать тайно. Я же ответил: «Я проповедую открыто и теперь хочу, чтобы слушали все, кто захочет!»* И с этого часа я говорил перед коншелами и горожанами вплоть до ночного сумрака.

Был здесь доктор один, картезианец (монах картезианского ордена), который диспут вел великолепно. И я заметил, что магистру Альберту, священнику церкви св. Зебальда, не по нраву было, что горожане соглашались со мной. К концу беседы все магистры и горожане были удовлетворены.

Знайте также, что до сих пор я не заметил ни одного врага. И в каждой корчме я оставляю на прощание «Десять заповедей» (краткое изложение десяти заповедей, написанное Гусом и переведенное на немецкий язык) и кое-где приклеиваю их мукой (в общественных местах). А все хозяйки с мужьями принимают меня весьма приветливо. И нигде не запрещают богослужений (из-за присутствия Гуса, на которого было наложено проклятие и интердикт), а немецкое изложение (речь идет о десяти заповедях) все хвалят. Следовательно, должен я признать, что нет ко мне большей враждебности, чем у жителей Чешского королевства» [28] .

28

Из письма Гуса в Чехию.

Гус с воинственной горячностью использовал любую возможность, чтобы провозгласить свои взгляды, и всюду находил живой отклик. Особенно немецкий народ, сельские жители и низшее духовенство, задавленные такой же нуждой и заботами, как и чешский народ, хорошо понимали его и открывали ему не только уши, но и сердце.

И, так же как в Чехии, высшее духовенство в больших городах слушало его с настороженностью и опаской.

Благоприятные обстоятельства, сопутствовавшие ему, побудили Гуса отказаться от первоначального плана — ехать сначала ко двору короля С!игизмунда, который в то время находился в Аахене, чтобы получить у него обещанную охранную грамоту. Это очень удлинило бы путь. Итак, путешественники двинулись дальше прямой дорогой. «Король (Сигизмунд) теперь на Рейне, к нему едет (за охранной грамотой) пан Вацлав из Дубы, а мы ночью выезжаем в Констанц, к которому приближается уже и папа Иоанн. Рассудили мы, что невыгодно сворачивать к королю, сделав крюк в шестьдесят миль и (потом только) возвращаться в Констанц».

3 ноября 1414 года Гус и сопровождающие его увидели, наконец, цель своего пути — город, где созывался святой собор.

ГЛАВА 14 КОНСТАНЦ

«Констанция» — латинское название Констанца — в переводе означает «постоянство», «надежность», «верность». Когда же сюда съехались участники собора, а вслед за ними хлынули все те, кто намеревался поживиться на таком сосредоточении власти и денег, — следовало бы изменить название города, ибо прямые противоположности всех перечисленных добродетелей заполнили его улицы, дворцы и ночлежки.

Неожиданный, неудержимый поток затопил спокойный город. Со всего мира собралось здесь духовенство всех званий и титулов: Иоанн XXIII, кардиналы, архиепископы, епископы, аббаты, монахи и белое духовенство, университетские магистры и светские вельможи, князья, герцоги, графы и бароны, все со своими дружинами, придворными, слугами и воинами; прибывали посольства и послы из самых разных стран — с севера из России, из Испании, Франции, Англии и даже из Азии и Африки. За толпами этих могущественных и богатых пришельцев следовали в еще большем множестве те, кто хотел извлечь из них законную и незаконную выгоду. Приезжали и приходили всякие торговцы и финансисты — от крупных итальянских банкиров до менял и мелких лавочников; тянулись за заработком всевозможные ремесленники, писари, нотариусы, а также и астрологи, комедианты, публичные женщины, нищие и мошенники.

А из деревни в город устремлялись непрерывным потоком поденщики и безработные, ибо в Констанце вдруг стало столько работы, что не хватало рук.

Для Констанца всего этого было слишком много. В небольшой торговый городок, насчитывавший около семи тысяч жителей, за время собора последовательно съехалось до восьмидесяти тысяч пришельцев (добросовестный летописец отметил, что из этого числа было тысяча сто публичных женщин). И всех приехавших следовало разместить со всеми их лошадьми и повозками. Бюргерские дома, из тех, что получше, были освобождены для высоких сановников и иноземных посольств, а в остальных жилых домах и гостиницах были заняты все места, до последнего крошечного клочка. Город выплеснулся далеко за свои пределы; все здесь кипело и бурлило не только благодаря притоку множества людей, но и оттого, что сразу в десятки раз возросла торговля, развращая людей возможностью легкой наживы и разнообразнейших мошенничеств.

Прельстительная роскошь, большая свобода и изменение привычных порядков только ускорили разложение этого искусственно возникшего и разношерстного общества. В немецкой сатирической песенке того времени говорилось:

Несутся из Констанцы слухи: святой собор собрался здесь. Бегут в Констанцу потаскухи — им тут пожива нынче есть!

В Констанце царили два божества; Мамона и Венера.

Город святого собора быстро превращался в Вавилон, где смешались языки и нравы. По окончании собора в мире повсюду стали говорить, что Констанц и «через тридцать лет не искупит грехов, которые сотворил собор в этом городе». Какое же впечатление должен был произвести Констанц на Гуса и его спутников, когда они ступили на его улицы! Наверняка впечатление это было прямой противоположностью тому, чего они ожидали. Но им предстояло еще более горькое разочарование — когда со временем они познакомились с характером самого собора.

Какова же была цель Констанцского собора и что представлял он собой в действительности?

Собор поставил перед собой три задачи: устранить папскую схизму путем утверждения единого папы, провести реформу церкви и искоренить всякую ересь.

Но. эти возвышенные планы то и дело нарушались, так как ход собора определялся самыми разнообразными и притом нередко противоположными интересами — материальными, династическими, политическими, а по сути дела — экономическими.

Но в этой борьбе каждого против всех выделялись три главные силы.

Одной из них был Сигизмунд, к тому времени уже коронованный Римский король Германской империи. Он стремился использовать собор исключительно в своих собственных династических интересах. Сигизмунд больше чем когда бы то ни было нуждался в упрочении своего авторитета в глазах мира. Германская империя, властителем которой он теперь стал, была раздроблена на бесчисленные княжества, большие и меньшие провинции и самостоятельные имперские города. А Сигизмунд мечтал стать императором крупнейшего и сильнейшего в Европе государства, такого, как империя его отца Карла IV. Такая крупная объединенная империя была нужна ему еще и потому, что он хотел с ее помощью окончательно отразить и ликвидировать турецкую опасность, которая постоянно угрожала в первую очередь его Венгрии. Таким образом, Сигизмунд намерен был любой ценой довести собор до успешного конца, и тот, кто вздумал бы ему в этом препятствовать, сделался бы его врагом. Так, например, когда папа Иоанн XXIII, поняв, что собор становится опасным для него, попытался бежать, чтобы сорвать разбирательство, Сигизмунд приказал его настичь, задержать и арестовать. Да и все прочие его действия в Констанце диктовались только личными интересами и выгодой. И когда позднее Сигизмунд добился, чтобы кардиналы предоставили Гусу право быть выслушанным всем собором, то он сделал это не для того, чтобы исполнить хоть часть своего обещания, но единственно из опасения оттолкнуть представителей Чешского королевства, на трон которого ему предстояло вступить. Наоборот, он не решился настаивать на последовательном выполнении гарантий, данных им Гусу, и потребовать от собора его освобождения: стоило Сигизмунду попытаться отнять у кардиналов их «добычу», как они тотчас ответили бы угрозой распустить собор.