Яночка
Шрифт:
– Ничего я такого не знаю.
– Пожалуйста, не приводите ее больше! – лицо воспитательницы пошло красными пятнами, она чуть не плакала. – Она напугала детей. Не приводите ее больше!
– И не подумаю! Вы сумасшедшая. Моей дочери здесь не место! – ноздри Маши раздувались от гнева. – Яночка, идем домой!
Маша волокла Яну за руку, выбивая каблуками сердитую дробь. «Надо было ей еще и не так сказать! – думала она, – надо же – недоразвитой назвала… детей мы, видите ли, пугаем! еще и смотрит ей не так! Как только таких к детям подпускают! Надо сходить к директору».
– Мам! Почему дети со мной не играли?
– Потому что это глупые дети. Пойдем, – Маша поймала пухлую ладошку. – Тебе больше не надо ходить в этот дурацкий садик. – «Правильно я ей сказала – Яночке там не место, и вообще нормальных детей сейчас в садик мало кто отдает, представляю, что там за дети…»
– Дурацкий садик… – эхом повторила Яночка и замолчала, сдернутая с места жесткой материнской рукой.
– Дурацкий садик, дурацкий садик, – бормотала Яна на бегу и вдруг снова уперлась: – Ой, мам, смотри – киса!
– Угу, – ответила Маша, – пойдем, пойдем.
– Киса мертвая… – всхлипнула Яна. Маша оглянулась. На бордюре, неестественно изломанный, заляпанный грязью и кровью, валялся дохлый кот. Он походил на когда-то огромную и роскошную, а теперь – старую и никому не нужную игрушку. Из-под задранной верхней губы торчали оскаленные клыки, мертвые глаза смотрели отрешенно. Рядом покуривал губошлепый амбал в спецодежде, сплевывал на тротуар. Маша поежилась, потянула Яну.
– Блин, ну девка у вас на всю голову больная, – ухмыльнулся губошлепый. Маша вздрогнула, сжимаясь.
– Ты чо уставилась? – обратился амбал к Яночке. – Нравится, что ли?
Маша закаменела лицом, ища достойный ответ, но губошлепый уже отвлекся и орал вглубь двора:
– Давай, Леха, лопату тащи, чо заснул-то?
– Не смотри, доча, фу, гадость какая, – тихо сказала Маша и снова устремилась вперед, не глядя на Яну, таща ее на буксире. Все еще поглощенная мысленной ссорой с воспитательницей, она не замечала, как Яна оглядывалась – и смотрела, смотрела…
– Кто притащил этого вшивого кота?! – завизжала Вера Ивановна.
Кот был великолепен, огромен и жирен. Кот смотрел на Веру Ивановну наглыми желтыми глазами и остервенело чесался. Из пушистой белой шерсти, подпорченной в помойных боях, с громким стуком сыпались блохи. Блохи были под стать коту, крупные и лоснящиеся. Блохи резво прыгали по неухоженному паркету, неумолимо приближаясь к Вере Ивановне.
– Кто приволок кота? – снова возопила несчастная женщина, загнанно прижимаясь к стене.
Защелкали замки, и из дверей стали высовываться заспанные лица жильцов.
– Что вы так шумите с утра, Верочка? – укоризненно спросил Палыч, поддергивая пижамные штаны.
– Кот. Блохастый, – возмущенно объяснила соседка. – Спите тут до полудня и не видите ничего.
– Так это самохинская девочка притащила, некому больше… И куда только родители смотрят? – риторически вопросил он, делая вид, что не замечает заспанного, встрепанного Данила.
– Не притаскивала
Яна кота, Палыч, – ответил Даня и для убедительности строго крикнул вглубь комнаты: – Яна! Ты кота не приносила?– Ну что ты несешь, – хрипловато со сна ответила Маша, – а то бы я не заметила…
Яна, шлепая босыми ногами, проскользнула мимо отца и с натугой подняла кота, схватив поперек брюха. Кот не возражал, безвольно висел на руках, жмуря разбойничьи глаза.
– Киса, – сообщила Яна Вере Ивановне, – киса вчера лежала, а сегодня пришла.
Вера Ивановна застыла, не зная, как реагировать. Из-за Даниного плеча выглянула Маша, потуже запахнула халатик, ахнула:
– Яночка, брось немедленно, он заразный!
Яна неохотно отпустила кота. Он с наслаждением почесался и с достоинством прошелся по коридору.
– А ведь знакомый-то кот, – вдруг сообразила Вера Ивановна, – это бабы Дуси снизу котик… Этаж перепутал. Кис-кис-кис, – она протянула руку, подманивая, – давай я тебя домой отнесу… Ну и воняет же от него! – воскликнула она, – тухлятиной какой-то… видать, по помойкам шлялся.
– Он мертвенький лежал, – вступилась за кота Яночка, но ее уже никто не слушал.
На лавочке у подъезда консьержка неторопливо беседовала с подругой.
– Дусиного-то помойщика вчера иномаркой сбили… Уж она плакала… Хороший был котик, беленький, пушистый, как она без него… А нечего по улицам отпускать шататься, говорила ей – добром не кончится…
– Ездют тут, черти, скоро шагу ступить некуда будет, – ответила подруга, и, обращаясь к еще одной старухе, только что вышедшей из подъезда, с затертым пакетом в руках и в грязно-багровой кофте: – Какой хороший котик был, Дуся, жалко-то как…
– Так ведь не мой котик оказался, похожий! – радостно ответила Дуся, – мой-то просто загулял, подлец! Сегодня верхняя соседка принесла, из семьдесят шестой, говорит, в квартиру забрел!
– Ну слава Богу, а то разъездились здесь, – ответила консьержка и переключилась на парня, жмущего кнопки домофона.
– А вы куда, молодой человек? – бдительно спросила она.
– В семьдесят шестую, – ответил тот через плечо.
– К Самохиным поди? – консьержка гордилась своей проницательностью
– Угу, – парень перепутал кнопки и теперь набирал номер заново.
– К Самохиным, – объяснила консьержка подруге, и, наклонившись поближе, громко зашептала: – Дочка у них странная, у Самохиных… Рыжая. И вот котик этот. Дусин ведь был котик, своими глазами видела, как мертвый лежал…
Парень терпеливо слушал гудки домофона, с безразличным видом косясь на громко шепчущихся старух.
– Вы погубите ее талант, – сказал Игорь.
– Да Бог с тобой, какие у Яночки таланты? Ей три года всего. Она нормальная девочка, не вундеркинд какой-нибудь.
– Данил, не валяй дурака. Ты знаешь, о чем я говорю.
Данил недоуменно пожал плечами.
– Твоя дочь умеет воскрешать из мертвых, – тихо сказал Игорь.
– Извини, но ты какой-то суеверный бред несешь. Нельзя воскресить умершего, это все знают.