Янтарная комната

— Ты остаёшься здесь? — спросил Вахтер, когда сумка была собрана.

— На некоторое время, Михаил Игоревич. Пойду в госпиталь, он в школе имени Горького. Как-нибудь я постараюсь оказаться рядом с вами. А после войны сразу же поеду в Ленинград, к Николаю.

Вахтер смотрел, как она натягивает чепец медсестры, застёгивает воротник круглой брошью и надевает серое пальто. Господь меня вознаградил, что у моего сына такая жена, подумал он. Вахтеры всегда были счастливы в браке. Только прадед Пётр Германович имел троих внебрачных детей, слава богу, девочек. Каждый проступок прадеда сходил ему с рук, даже рискованная связь с кухаркой царицы Василисой. Ей хотелось стать второй женой Вахтеровского, но когда она родила от прадеда ребёнка, то строгая императрица сослала её в качестве тюремной кухарки в Петропавловскую крепость.

— Что означает слово «штруллен»? — неожиданно спросила Яна.

— Мочиться.

— А «абпротцен»?

Вахтер посмотрел на неё с удивлением.

— Где ты услышала эти слова?

— Один солдат спрашивал… через окно.

— Солдаты говорят «абпротцен», когда им надо сходить в кусты, присесть на корточки…

— Ах, вот оно что.

Яна взяла сумку. Вахтер почувствовал, как к горлу подступил комок. Миг прощания, последние минуты, последние слова, последние взгляды. Возможно, это навсегда…

— До свидания, Михаил Игоревич.

— До свидания, доченька. Сохрани тебя Бог.

— И вас, Михаил Игоревич. Мы скоро увидимся.

— Непременно увидимся.

Он открыл дверь и после ухода Яны быстро закрыл. Долгое прощание — нескончаемая мука. С поникшей головой Вахтер вернулся в комнату, сел на диван и уставился на три чемодана.

Кёнигсберг. Майн кёниг [4] … Вахтеры до сих пор исполняют свои обязанности. Они твердо вам это обещали.

***

4

Мой король (нем.)

Юлиус Пашке сидел на той же подножке и ждал красавицу-медсестру. Он все-таки решил ее взять. Под брезентом, за ящиками, час назад он оборудовал для неё лежанку: принёс три одеяла, а в углу поставил ведро, которое ночью можно будет опорожнять. Проблема заключалась только в его напарнике, ефрейторе Хайни Долле. Он родился в Кёльне и требовал, чтобы его называли Доллем [5] . Когда он травил анекдоты, то живот от смеха болел ещё четверть часа. Это с одной стороны. Но с другой стороны, он был ярым национал-социалистом. Его отец был политическим деятелем в Кёльне, работал в пропагандистском отделе районного комитета Кёльн-Митте и верил всему, о чём врал Геббельс в еженедельной колонке газеты «Рейх». Если Долль обнаружит «зайца», это может плохо кончиться.

5

Сногсшибательный (нем.)

Яна появилась перед Пашке так же бесшумно, как и в прошлый раз. Просто вынырнула из тени. Пашке засопел и кивнул на сумку.

— Это всё?

— Да. В Кёнигсберге я получу всё необходимое.

— А фото жениха в рамке?

— У меня нет жениха.

— В мире, видимо, полно слепцов. — Он откинул расшнурованный брезент у заднего борта и бросил сумку в кузов. — Иди, я помогу тебе забраться. Через полчаса начальник придёт проверить, всё ли готово.

— Как тебя зовут? — спросила Яна, тоже переходя на «ты».

— Юлиус. Юлиус Пашке. Из Берлина. Трубочист. Обожаю что-нибудь скрести. Он сцепил руки в замок у живота, чтобы подсадить Яну, и кивнул. — Милости прошу в мою машину. А как зовут тебя?

— Яна. Яна Роговская. — Она подняла ногу, поставила на сцепленные замком руки, опёрлась о плечо Пашке и запрыгнула в грузовик. Её стройные ноги оказались перед лицом Пашке. «Этого Йоханна никогда не поймет, — подумал он. — И она ещё гордится своими ногами. Вот это настоящие ножки!»

— Спрячься! — произнёс он хрипло. — И веди себя тихо. Я поставил там для тебя ведро.

— Штруллен и абпротцен…

— Крошка, всё будет в порядке. Ты всё правильно делаешь. Давай, ползи дальше. Когда будет можно, я шепну, чтобы ты вылезала. Поняла?

Яна кивнула, перекинула ноги и поползла вдоль стенки на приготовленное для неё место. Когда глаза привыкли к темноте, она увидела в углу ведро, а рядом с тремя одеялами обнаружила «неприкосновенный запас» Пашке, то есть продуктовый паёк солдата, который он может использовать только в случае крайней необходимости, и на каждом построении обязан его показывать, как и презервативы. Унтер-офицера Пашке никто не проверял, он сам проверял водителей и их напарников.

Она улеглась между ящиками, подложила под голову сумку и закрыла глаза. Только сейчас она почувствовала дрожь в теле от нервного напряжения и попробовала успокоиться. Всё идёт хорошо, сказала она себе. И дальше тоже всё будет хорошо. Просто успокойся, Яна. Сохраняй спокойствие, это сейчас самое главное. Голова должна быть ясной. Ничего с тобой не произойдёт… форма медсестры тебя защитит.

Немного позже снаружи раздались голоса. Пашке громко доложил:

— Всё в порядке, герр ротмистр.

Потом послышался голос доктора Руннефельдта:

— В случае необходимости мы остановимся и подождём вас. Когда будем заправляться?

— Все машины полностью заправлены, герр зондерфюрер. Топлива должно хватить на четыреста километров.

— Если так… Поехали, ребята.

— Счастливого пути, герр зондерфюрер.

Она услышала, как загудели моторы и под колёсами зашуршал гравий. Счастливого пути, Михаил Игоревич… Я еду вместе с вами. Она снова улеглась на сумку и одеяла, прижав ухо к деревянной перегородке кабины, когда ефрейтор Долль уселся за руль. На первом отрезке пути машину предстояло вести ему, поэтому он выспался. Теперь отдыхал Пашке, он уютно устроился на сиденье.

— Послушай, я тут недавно услышал анекдот! — сказал Долль. — Заходит учительница в класс, садится за стол, а трусики не надела. Маленький Франц с первой парты заглянул ей под юбку и начал широко улыбаться. «Франц — спрашивает учительница, — в чём дело? Почему ты улыбаешься?» А пацан отвечает: «Никогда ещё не видел трусы из кротовьего меха…» Неплохо, да?

— Трогай! — скомандовал Пашке. — Пропусти всех, мы будем замыкать.

— Почему? Раньше...

— То было раньше, а сейчас другое дело! Мне велели смотреть, чтобы никто не отстал. А в этом случае лучше всего ехать последним. Понял?

Так лучше всего, решил Пашке. Сзади никого не будет, и малышка сможет подышать воздухом, никто не увидит. Ещё по школе известно, что лучше всего скрываться на последней парте. Умнее надо быть, ефрейтор Долль.

Наконец мотор заурчал, Долль включил передачу, и машина тронулась, раскачиваясь и разбрасывая гравий. По днищу как будто стучали железные шарики.

«Кёнигсберг, мы едем, — подумала Яна. — Янтарная комната возвращается… и Вахтеры тоже».

Покачивание кузова и монотонный гул мотора убаюкали её, вскоре она заснула с улыбкой на губах.