Япония. Год в дзен-буддийском монастыре

Мы поднялись на второе крыльцо, и я увидел там пару больших башмаков западного образца в окружении японских сандалий. Монах раздвинул дверь и удалился. Я оказался в комнате с пожилым японцем благородного вида и молодым западным человеком, пристально смотревшим на меня. Я поклонился, мне ответили двумя приветливыми кивками.

— Садитесь, — проговорил молодой человек по-английски с американским акцентом.

По-видимому, ему было лет тридцать с небольшим. Его джинсы и полосатая рубашка совершенно не соответствовали тому, что его окружало.

— Меня зовут Питер, — сказал американец. — Вам повезло, что я оказался поблизости, поскольку здесь говорят только по-японски. Наставник хотел бы узнать, почему вы поставили свой чемодан в зале храма.

Дальнейший разговор проходил между наставником и мною. Американец только переводил и никак не комментировал то, что слышал.

Я немало прочёл о дзенских учителях и знал, что они не любят много говорить и предпочитают вообще обходиться без слов. Если верить книгам, они могут внезапно закричать, подставить идущему подножку, дать подзатыльник или сказать что-то, лишённое всякого смысла. Я решил высказаться по возможности кратко и чётко.

— Я приехал сюда, — начал я, — чтобы узнать смысл жизни. Буддизму известен смысл, который я пытаюсь отыскать, буддизм знает, какой путь ведёт к просветлению.

Проговорив эти слова, я пришёл в замешательство. Я чувствовал, что у жизни должен быть смысл, и поэтому довольно глупо прозвучало моё признание в том, что смысл жизни мне неизвестен. Но я не знал, как сказать по-другому. К моему удивлению, наставник тут же ответил, хотя я был уверен, что он промолчит. Когда Будду спрашивали, существует ли у жизни смысл, бесконечна ли Вселенная, можно ли говорить о её первопричине, он вместо ответа хранил «благородное молчание». Таким образом он давал понять, что вопросы были неправильно сформулированы. Мозг — это инструмент для решения довольно специфических задач. Столкнувшись с подлинными тайнами, мозг начинает буксовать: он не способен ни правильно сформулировать вопросы, ни дать на них ответы. Чтобы прийти к истинному пониманию, к просветлению, необходимо воспользоваться совершенно другим инструментом — интуитивным озарением, которое можно развить в себе, следуя буддийскому восьмеричному пути [2] .

2

Восьмеричный путь включает в себя правильные воззрение, решимость, речь, поведение, образ жизни, усердие, памятование, сосредоточение. — Примеч. пер.

Будда как человек практичный хотел, чтобы его ученики использовали открытый им метод.

Однако дзенский наставник, старик в скромном сером одеянии, лет под восемьдесят, но с ясными, сверкающими глазами, не желал хранить благородное молчание.

— Ну что ж, — сказал он, — у жизни есть смысл, хотя довольно странный. Когда вы пройдёте весь путь до конца, вы поймёте, что просветление — это шутка.

— Шутка, — повторил американец и с серьёзным видом посмотрел на меня. — Жизнь — это шутка, когда-нибудь вы это поймёте. Не сейчас, но со временем.

Я спросил, могу ли я стать его учеником. Учитель утвердительно кивнул, чем очень меня удивил. Вероятно, прочитанные мною книги о дзен-буддизме написали недостаточно сведущие люди. В них сообщалось, что дзенские наставники неохотно берут новых учеников, почти всегда обставляя его вступление всевозможными препятствиями. Например, говорили, что наставник слишком стар, болен или занят и потому не может принять нового ученика. Или что желающий не готов к ученичеству, но его могут временно взять в монастырь как дровосека или земледельца.

Ничего подобного, меня готовы взять в ученики, но при одном условии: чтобы я пробыл здесь восемь месяцев. За меньший срок я ничему не научусь.

— Я готов остаться на три года, — заявил я.

— В этом нет нужды, — ответил наставник. — Для человека три года — это слишком большой срок. Вам не нужно связывать себя обещаниями, достаточно просто пробыть здесь восемь месяцев. Зафиксируйте этот срок в своём сознании. Привыкните к мысли, что останетесь здесь на восемь месяцев. Это непросто. Мы встаём в три часа утра, а ложимся в одиннадцать. Много занимаемся медитацией, работаем в саду, здесь есть свои трудности, а вам к тому же будет нелегко из-за непривычной обстановки. Всё будет чужим: язык, то, как мы сидим, еда. Вы не получите никакой выгоды из того, чему здесь научитесь. Но это не страшно: вы научитесь чему-то новому для себя, а это никогда не помешает.

Наставник говорил долго, то и дело прерываясь для того, чтобы Питер перевёл. Когда он кончил, я подумал, что теперь могу задать несколько вопросов. Я попытался сформулировать их поточнее, но все они сводились к одному: есть ли в жизни смысл? Наставник покачал головой.

— Я могу ответить на ваши вопросы, но не буду этого делать, потому что вы не поймёте ответа. Представьте себе, что у меня есть чайник, а вы хотите пить. Я готов налить вам чая, но для этого вам необходима чашка. Если я налью чай вам в ладони, вы их обожжёте. Если я налью чай на пол, я испорчу циновки. Вам необходима чашка. Эту чашку вы создадите в процессе обучения.

После слов о чае ему, вероятно, захотелось пить, и он что-то сказал Питеру, который вежливо поклонился и вышел. Вскоре он вернулся, неся на подносе чайник, чашки, блюдо с печеньем, сигареты и пепельницу.

Наставник расслабился, и атмосфера в комнате сразу же изменилась. Питер прислонился к стене, а наставник потёрся спиной об один из вертикальных брусьев. Я тоже сменил позу — от сидения на коленях у меня заболели ноги.

— Вы приехали из Голландии, — сказал настоятель. — Я читал о вашей стране. Вы строите плотины и выкачиваете воду, отвоёвывая территорию у моря. Иногда воде удаётся прорваться, и тогда вы строите новые плотины, начинаете всё заново.

— Между Японией и Голландией была война, — сказал я.

— Да, — сказал наставник, — великая война. Много моих учеников погибло. Война — это упражнение. Теперь у нас мир, и люди упражняются по-другому. Многое строится только для того, чтобы его внезапно уничтожили, а потом построили заново. Вы обвиняете в этой войне японцев?

— Нет, — ответил я. — Я жил во время войны в Голландии и связываю её зло, ужас и жестокость с немецкими солдатами. С Японией я ничего не связываю. Я уже побыл немного в вашей стране — она очень красивая. У японцев добрые лица.

Наставник улыбнулся. Он протянул мне ещё одно печенье и чашку горького зелёного чаю, после чего беседа подошла к концу. Наставник выпрямился, Питер снова сел на колени, а я встал и поклонился.

На улице меня ждал монах с моим чемоданом в руках.

— Ваше жильё, — сказал он и указал на небольшой дом в другом конце сада.

Дом оказался заброшенным. Предоставленная мне комната была большой, но грязной, циновки сильно потёрты, решётки, образующие стены, сломаны, а бумага в них порвана.

Монах принёс швабру, тряпки и ведро. Он показал мне водопроводную колонку за зданием, потом достал рулон бумаги, какие-то инструменты и принялся приводить в порядок стены. Через несколько часов комнату было не узнать. Починив окна и дверь, монах улыбнулся, поклонился и отправился назад в храм. Я лёг на пол, подложив под голову чемодан. Найденное блюдце послужило мне пепельницей. Я удовлетворённо задымил. «Вот я и здесь, — размышлял я, — достиг истока мудрости. Есть возможность чему-то научиться». И всё-таки я чувствовал себя не в своей тарелке, обстановка была очень непривычной. Восточный храм с покатой крышей, бумажные стены, потолочные балки, до которых достаёшь головой, невысокие фигурки в тёмных одеяниях. Перед тем как я провалился в сон, в сознании сверкнула мысль: «Наверное, лучше было купить старую рыбацкую лодку и плавать на ней по Внутреннему Голландскому морю».