Японская новелла

— Да уж верно так, верно так... Еле вырвался живым — и сразу такое! Есть отчего потерять разум. А Такэру-данна... Что это, ветер как будто унялся?.. Нет, снова завыл!

* * *

Все в природе замерло, точно затаило дыхание. Но вот опять налетел порыв урагана, бросился на дом Захлопали двери и сёдзи, о ставни застучало — то ли гравий с дорожек, то ли листья с деревьев; зазвенела, слетая с крыши, черепица, и все это слилось со стоном старого камфарного дерева, ветки которого, словно в предсмертной агонии, бились на ветру. Невольно думалось: уж не наступил ли конец света?

В дальней комнате, где хозяйка О-Ёси сидела одна, занятая шитьем, ветер, пробивавшийся сквозь ставни, колебал в фонаре язычок огня, и тот, треща, замирал, готовый вот-вот погаснуть, а потом снова ярко разгорался. Хозяйка вдруг перестала шить и прислушалась. Встав с места, она поправила фитиль, раздвинула фусума ³⁶и оглядела соседнее помещение, затем поспешно задвинула фусума и, вернувшись на место, снова взяла в руки шитье.

Прошло минут пять.

— Цуги! Цуги! Сатору! Есть кто-нибудь?

Она звала напрасно — отклика не было. Никто не пришел, слышно было лишь, как стучат сёдзи.

— Что это может быть?.. О-о, какой ужасный ветер!.. Ой, кто это там, за фусума? Это ты, Цуги?

Дрожа как в лихорадке, она встала со складной меркой в руке, еще раз раздвинула фусума, но тут же опять задвинула. Снова поправив фитиль, она собралась сесть на свое место, но вдруг уставилась на фонарь и, приблизившись, стала пристально разглядывать его, тереть кончиками пальцев.

— А-а, это пятно от масла? Да, да... Но ведь фонарь оклеили заново, пятно не должно было остаться... Отчего такой тусклый свет?

В третий раз она встала и поправила фитиль.

— О-о, какой ветер! Кто это там, возле сёдзи? Ах, это же моя тень, ха-ха-ха... Ой, кто это? Кто сейчас смеялся? Цуги! Цуги! Сатору! Придите же кто-нибудь! Скорей, скорей! Придите кто-нибудь!..

Ей казалось, что она кричит громко, но ее губы лишь беззвучно шевелились. Никто и не думал приходить ей на помощь. Охваченная ужасом, металась она, то вставая, то снова садясь.

— Ой, там за фонарем кто-то стоит! Это ты, Цуги? Или Сатору? О-о, это Сигэру! Сигэру, Сигэру, прости! Прости меня!

Порывисто вскочив, она заметалась, пытаясь убежать, спастись.

— Виновата! Я виновата! Сигэру, прости! Не смотри так... О-о, как страшно!.. Что? Ты говоришь: “Матушка, и вы тоже?” Верно, я виновата! Мать виновата! Во всем виновата! Ах, отчего так темно? Сигэру преследует меня, спасите!

С криками кружилась она по комнате. Подолом кимоно случайно задела фонарь, и он упал. Взвился огонь, пламя вмиг охватило сёдзи. Багровые языки лизнули белую бумагу, мгновенно растеклись, извиваясь, и комната озарилась ярким светом.

Растерянно смотревшая мать внезапно захлопала в ладоши.

— Ха-ха-ха! Как светло! Сигэру, теперь ты меня прощаешь? Как, все еще говоришь: “Матушка, и вы тоже?” Ну, будет, прости! Стань прежним Сигэру, которого мама вскормила своей грудью! Ха-ха-ха... светло! Светло!.. Послушай, Сигэру, устроим ночь огня ³⁷, а? Ночь огня!..

Она хватала все, что попадалось под руку — шитье, бумагу, нитки, — и бросала в огонь, хватала, бросала и, хлопая в ладоши, радостно смеялась. Но тут налетел новый порыв урагана, сотрясший весь дом, он распахнул ставни, забушевал в комнате. Разлетелся пепел, взметнулось пламя, и сёдзи, потолок, татами ³⁸, фусума — все мгновенно запылало.

* * *

Как раз в это время к Усадьбе направлялся всадник. Стук копыт его лошади заглушал даже шум ветра.

Такэру, находившемуся с отцом на горячих источниках, стало известно, что дома его ждут неотложные дела, и в один из дней после полудня он пустился верхом в обратный путь. Однако ураган мешал ему двигаться быстро, и когда он был уже всего в полутора ри от своей деревни, солнце село. Ураган набирал силу. Всадник не мог даже зажечь фонарь, но знавшая дорогу лошадь уверенно бежала в темноте. Всадник торопил ее и, невзирая на ветер, все продвигался вперед... вперед... Внезапно взглянув на небо, он увидел, что вершина горы Хатияма, обычно белевшая и по ночам, слегка окрасилась в желтый цвет.

— Э-э, что такое? Что это там, на Хатияма? Из придорожного шалаша вынырнула темная тень, и старческий голос проговорил:

— А ведь и верно... Не пожар ли? Глаза стали слабые... — остальные слова унес ветер.

— Кажется, это пожар! — пробормотал Такэру.

Не отводя глаз от светящейся вершины, он проехал еще пять-шесть тё. Дрожащий отсвет слабо золотился, готовый, казалось, вот-вот исчезнуть, но вдруг сделался ярким, словно в него плеснули киновари.

— Пожар! Пожар!

— Какой идиот допустил, чтобы начался пожар? Головотяпство неслыханное — при таком-то ветре!..

Беспрерывно ругаясь, Такэру проехал еще полри и, обогнув подножие Хатияма, достиг деревни Аомура. Зарево было уже явственно видно.

На середине дороги деревенские жители — четверо или пятеро, — сгибаясь под неистовыми порывами ветра, смотрели на зарево.

— Вот ведь, в такую бурю да еще и пожар!

— Что верно, то верно. Ведь сгорят дотла...

— Похоже, что горит в Ямамура — вон справа виднеется сосна на горушке Инарияма...

Такэру невольно прислушивался к этим словам и, все сильнее торопя коня, проехал еще полри. Дорога пролегала среди бамбуковых зарослей, шумевших, как бушующее море. Далее шла полевая тропинка. Казалось, горит уже где-то недалеко, языки пламени мелькали между стволами бамбука, сквозь завывание ветра слышались крики людей. Такэру на всем скаку миновал бамбуковые заросли и как вкопанный остановился перед пламенем, полыхнувшим ему в лицо.

— А-а, все кончено! — вырвалось у него.

— Пожа-ар!.. Пожар!.. Горит Усадьба Уэда! Горит Усадьба! — кричали тут и там.

— Все пропало!

Со стиснутыми зубами, сжав шенкеля, Такэру снова пустил лошадь во весь опор. До усадьбы оставалось уже не более восьми тё. Было так светло, словно дорогу освещали факелы; впереди, пронзая ночную тьму, взвивались ввысь багровые столбы огня. Казалось, стоит протянуть руку — и ее обожжет пламя.

— Конец всему!

Правой рукой сжимая хлыст, а левой вцепившись в гриву измученной лошади и заставляя ее вскидывать голову, он беспощадно гнал ее вперед. Огонь обжигал щеки, искры били в лицо, падали на лошадиную гриву, и та мало-помалу начала тлеть. Но Такэру не замечал этого.

— Конец!

Он был на расстоянии всего сотни шагов от дома, когда пламя перекинулось на амбары и строения, где размещались кладовые. Крыша главного дома еще не рухнула, ставшие коралловыми опорные столбы, отсвечивавшая золотом черепица засверкали сквозь фиолетовую завесу огня. Похоже было, что алые цветы разлетаются по ветру, что падают капли золотого дождя, перед глазами представало фантастическое зрелище золотого замка, медленно возникавшего в пылающем горниле. Три кладовые теперь полыхали вовсю, их еще черная черепица то показывалась, то снова скрывалась среди пятицветных языков пламени. При порывах ветра пламя отрывалось от крыши и огненными столбами взлетало в небо, а когда ветер особенно крепчал, языки пламени, беснуясь, с ужасающим ревом свивались в огненный водоворот. Теперь огонь охватил рощу, и там взрывались тысячи стволов бамбука. Листья старого камфарного дерева тлели; верхушка, шипя, источала масло, обильно насыщая воздух запахом камфары. Старое дерево было похоже на огненного дракона.