Ярче солнца

ОРИОН: А, и еще. Чтобы пройти через запертую дверь, нужен код, так? Так вот что я тебе скажу, Эми. Иди домой. Слышишь? Там ты найдешь ответ. ДОМОЙ.

На этом экран гаснет.

«конец видеофайла»

24. Эми

Домой? Домой? Какого черта он имел в виду? На Землю? Ага, сейчас. На новую планету? Тоже нереально.

— Может, он хотел сказать, что следующая подсказка спрятана внутри атласа, например? — предполагает Старший.

Ха-ха, Орион, очень смешно. Мой дом — просто книжка с картами мест, в которых мне уже никогда не побывать.

— Может быть, — отвечаю вслух. — Наверное, проверить стоит.

Старший ставит картину на пол — осторожно, бережно — и смотрит на нее через плечо, пока мы возвращаемся из крошечной спальни в ванную комнату, а потом в большую спальню. Лил все еще лежит на кровати, но, увидев нас, подскакивает.

— Вы ее заберете, да? — выплевывает она.

— Нет, — говорит Старший. — Она твоя.

Моргнув, Лил вперивает в него взгляд.

Секунду смотрит на меня, но тут же отводит глаза, похоже, просто не выдерживает моего вида.

— И я проверю, чтобы тебе доставили еду, — добавляет он. — А еще Дока пришлю. Он там новые пластыри разработал, должны помочь.

Мы уходим; Лил кивает, но не встает с постели. Я спрашиваю себя: интересно, вскочит ли она сейчас, побежит ли проверить свою драгоценную картину? Или ей уже и на это наплевать?

Пока мы спускаемся по лестнице обратно на городские улицы, Старший включает вай-ком и начинает отдавать приказы — сначала про доставку еды, потом про лекарства. Он так сосредоточен, что не замечает, что за нашим спуском следит какой-то хмурый человек.

— Где она? — спрашивает он требовательно и наклоняется вперед, так близко, что Старший пятится, пока не натыкается на перила лестницы.

— Кто?

— Лил. Ты заставишь ее работать? Потому что так не честно — я работаю, а она нет!

— Стиви, она больна. Ей нужно время. Я сообщил Доку…

— Ничего она не больна! Просто ленится! — рычит тот.

Старший поднимает вверх обе руки.

— Стиви, я делаю что могу. Она вернется к работе, когда будет гото…

Но он не успевает закончить фразу и только изумленно распахивает глаза, когда Стиви замахивается и кулаком бьет его прямо в челюсть. Старший отлетает на пол. Только ему удается подняться, держась за перила, Стиви снова обрушивает на него удар. Старший отшатывается, но на этот раз не падает.

Я не понимаю, что вскрикнула, пока сама не слышу звук, который вырвался у меня из горла. Те прядильщики, что сидели позади нас, заметили — вот они встают, бегут сюда, что-то тоже кричат и вдруг медлят, начинают перешептываться, закрываясь ладонями.

Оборачиваюсь.

— Сделайте что-нибудь! — ору я на них. В школе я насмотрелась довольно драк, чтобы понимать, что самой бросаться между ними глупо: оба на голову выше меня, один удар от Стиви — и меня надолго вырубит.

Трое прядильщиков — двое мужчин и женщина, ненамного крупнее, чем я, — выступают вперед. Но они еще далеко, а Стиви вдруг валится на землю, стискивая голову. Прядильщики удивленно останавливаются.

Старший тыльной стороной ладони вытирает кровь с губ.

— Выключи это, — хнычуще требует Стиви.

— Оно автоматически отключится через две минуты, — спокойно отвечает Старший, но в голосе его звучит холодная бесстрастность, от которой мне становится страшно. — К тому времени, думаю, ты поймешь, что бить меня — неудачная идея.

— Что ты сделал? — спрашиваю я. Его губа так кровоточит, что все десны залиты кровью.

— То, чего обещал себе никогда не делать, — бормочет Старший. — Идем.

Но он не возвращается на главную улицу, а поворачивает в переулок, ведущий к теплицам.

— Это просто трюк с вай-комом, — объясняет он, хотя я уже не ждала ответа. — Старейшина один раз провернул его на мне. Очень действенно, если надо кого-то остановить.

— Старший! — рявкают вдруг позади. Старший замирает, потом медленно оборачивается к месту преступления.

Стиви лежит на земле, скуля и хватаясь за голову. Барти, наклонившись над ним, указывает рукой на Старшего.

— По какому праву ты его так мучаешь? — рычит он. — Ты говорил, что ты совсем не такой, как Старейшина, и посмотри на себя теперь! Стоило кому-то не согласиться с тобой, и ты наказал его так, что он встать не может!

Старший, сузив глаза, бросается обратно к ним.

— Слушай! Во-первых, может он встать. Его вай-ком просто транслирует ему в ухо сильный шум. Во-вторых, он меня ударил. Ударил.

Хотя он подошел уже достаточно близко, чтобы можно было говорить нормальным голосом, они не перестают орать. У Барти за спиной болтается гитара, и на одно безумное мгновение мне кажется, что он вот-вот схватит ее и треснет Старшего по голове. Но он снова начинает кричать:

— А что ты сделаешь, когда кто-нибудь снова начнет тебе перечить? Убьешь?

— Да ладно тебе! Кончай преувеличивать!

Но никто больше, кажется, не думает, что Барти преувеличивает. Все смотрят на то, как Стиви стонет и корчится на земле.

— Не так уж это страшно, — говорит Старший Стиви. — К тому же шум должен был уже кончиться.

Но Стиви не поднимается. Интересно, он играет на публику, чтобы привлечь внимание, или ему и вправду так ужасно больно?

— Мы не можем тебе доверять, Старший. — Барти по-прежнему говорит громко, так что слышно всем. Вокруг собирается толпа — все прядильщики поднялись от своих прялок, чтобы посмотреть, что случилось. Перепачканные мукой пекари повысовывали головы из окон. Вышли мясники с рабочими ножами в руках.

— Разве я вам когда-нибудь врал? — спрашивает Старший. — Разве был нечестен с вами?

Я стараюсь не думать о том, что Старший не сказал им об остановившемся двигателе. В конце концов, это не ложь, это… просто не вся правда.