Ярлыки

Уэйленд озадаченно разглядывал заметку. Неужто осень наступит так быстро? Так бесповоротно? Он испытал укол сожаления о всех хороших днях с Корал. С Донной Брукс так интересно уже не будет, ей до Корал далеко. Едва он подумал об этом, как на его столе внезапно зазвонил телефон.

– Уэйленд? Это Донна… Донна Брукс.

– Я только что думал о вас! – ответил он. – Словно колдовство. Эта заметка в «Лейблз»… она…

– Да, она о Корал. Вы должны знать это, потому что я хочу организовать следующее награждение в «Дивайн» за достижения в моде вместе с вами. Я намерена сохранить сотрудничество с «Хедквотерз» и между нами, еще более тесное! Надеюсь, вы согласны?

– Разумеется, Донна! Я как раз подумал сейчас, как много интересного мы сделаем вместе, когда вы примете журнал! Мне всегда нравилась ваша работа в «Дивайн» – у вас великолепный вкус!

– Спасибо, Уэйленд. Но, пожалуйста, держите пока все это при себе. У бедняжки Корал сейчас достаточно трудное время и без того, чтобы об этом знала вся Седьмая авеню. Я полагаю, что награды в этом году будут присуждены немного позднее, но я решила сохранить их…

– А кто определяет победителя?

– Я, разумеется.

– Ну какой-нибудь намек, кто это может быть? У меня есть предчувствие, что вы наметили Маккензи Голд…

– Что ж, раз вы так любопытны, я скажу вам: я дам награду Анаис Дю Паскье. Вы должны будете вытащить ее из… ну где она там прячется, Уэйленд? Она получит награду лично, хорошо?

Донна повесила трубку, оставив Уэйленда сидеть, ошарашенно уставившись в пространство.

– Я чувствую себя какой-то новой женщиной, – сказала Маккензи Эду по телефону на следующий день после того, как в «Лейблз» появилось интервью.

Оно изменило все. Когда она увидела его со всякими уважительными словами в свой адрес, рядом с лестной фотографией вместе с Джорданом, то почувствовала, что ее жизнь обрела новую перспективу.

– Разные люди звонят мне всю неделю, – сказала она, – поздравляют, потому что это первый обширный несволочной материал, который поместила «Лейблз». Ставки сделаны, Эдди. Это первый знак уважения, который я получила от профессиональной прессы. Он заставляет меня подумать о будущем…

– О будущем? – буркнул Эд.

– Мы начинаем с начала, – сказала она. – Я не хочу говорить ни о чем, что произошло до нынешнего дня. Я хочу думать и говорить только о будущем.

– Имея в виду меня тоже?

– Конечно, имея в виду и тебя тоже, бэби, – проворковала она. – Господи, если бы ты только знал, как все мое тело томится по тебе. И так было всегда, ты это знаешь. Ты не заедешь вечером? Часов в семь? Мы, наконец, будем вместе, Эдди, за все это время. Это войдет в историю как…

– Как что? – спросил он; голос его прозвучал резко и обидчиво.

– Что ты злишься? – удивленно спросила она. – Я смотрела вперед, в…

– Ты думаешь, что можешь заставлять ждать месяцами, а потом щелкнуть пальцами? Я что, дрессированная собачка?

– Ох, Эдди, – вздохнула Маккензи. – Бэби, ну ты же выше этого, правда? Ну не демонстрируй мне эту мужскую гордость, хорошо? Ведь я носила траур по умершему мужу, а не заигрывала с другими мужчинами. Ради Бога, у меня есть только ты!

– Ладно, я знаю. Предполагается, что я подскочу от радости, но моя гордость уязвлена. Я охотно помогу тебе преодолеть печаль. Я бы хотел быть с тобой, чтобы…

– Ты и был!

– На другом конце телефонного провода!

– Не только! Я знала, что ты переживаешь за меня, и это помогло мне пройти сквозь все. О дорогой, не заставляй меня просить тебя. Просто приходи к семи – поговорим здесь.

Маккензи повесила трубку раньше, чем он мог бы сказать «нет». Господи, все мужчины чокнутые, подумала она.

В пять часов пополудни Маккензи приняла продолжительную пенистую ванну. Она вылила в воду полфлакона «Шанели», готовясь к встрече с Эдди. Растеревшись досуха толстым, мягким полотенцем, она капнула на тело еще немного духов. Неужели это возможно, размышляла она. Неужели можно и в самом деле обладать всем? Неожиданно она почувствовала себя такой счастливой, что даже испугалась. Она постаралась перестать перечислять все это хорошее – ее сын, ее карьера, ее фирма, а сегодня вечером и ее любовник. Но ведь никто не обладает всем, разве не так?

Когда Эд, после того как снизу сообщили о его приходе, негромко постучал во входную дверь, Маккензи погасила свет и поставила пластинку на проигрыватель. Она представляла, как они кинутся в объятия друг друга, но когда отворила дверь, воцарилось какое-то странное, смущенное молчание. На Маккензи было длинное черное платье, на Эде – безукоризненный костюм с галстуком. Однако непослушные волосы свободно падали на глаза, он казался выше, крупнее, только голубые глаза блестели так же ярко, как всегда. Он взял ее за руку и посмотрел на нее очень серьезно.

Маккензи не хотелось говорить. Она заранее зажгла дюжину свечей, которые мерцали в большой гостиной, когда они прошли к кушетке возле окна, где на хромированном столике их уже ждали две бутылки шампанского в ведерке со льдом.

Она подвела его к окнам, и они глянули на улицу. Стоя перед ним, Маккензи сама положила его руки себе на плечи и прислонилась к нему спиной. Он стоял сзади и словно излучал энергию – Господи, это было само электричество! Стоял последний день августа, и Манхэттен словно мерцал в жарком мареве, но мягкое мурлыканье кондиционера отделяло их от наружного шума и влажности. Сзади на своей шее она чувствовала его теплое дыхание.

Со стоном, потому что терпеть дольше было выше ее сил, Маккензи повернулась и прижала его к себе. И так они стояли, не шевелясь, долгое время, только прижимаясь друг к другу. Она упивалась его теплым, чистым ароматом, соединившим запах одеколона, который она помнила, запах его волос, его дыхание. Он медленно наклонился и прижался губами к ее губам, потом его язык раздвинул ее губы, и они поцеловались взасос, так сильно, как только можно было поцеловаться, и застонали глухо от наслаждения – это были неожиданные, непроизвольные звуки, которые могут исходить только от любовников, только от тех двоих, чьи тела настроены на одну общую ноту.

Его рука скользнула в ее широкий рукав, и это прикосновение изумило ее. Очень ласково и нежно он дотрагивался до самых неожиданных мест – под мышкой, в ложбинке на спине, на шее сзади, где начинались волосы. То были легкие прикосновения, словно он заново знакомился с ней, но и желал пробудить ее тело, и оно все более и более явственно само прижималось к его руке. Потом его рука добралась до ее грудей, он ласково водил пальцами вокруг сосков, заставляя их подняться и отвердеть, так, чтобы можно было их сминать и покусывать!