Ярослав Мудрый

Дважды войска сходились на малом поле и снова расходились. Было так тесно, что и не размахнуться мечом, дрались часто врукопашную. Но к закату дружины Ярослава все же одолели печенегов. Биться с малым врагом за богатую добычу одно, а складывать головы за сомнительную честь поживиться чем-то в Киеве – совсем другое, печенеги, верные себе, бросили Святополка с его людьми и бежали, попросту рассеявшись по окружающему лесу.

Бежал и сам Святополк.

Теперь Киев по праву принадлежал Ярославу Владимировичу. Во всяком случае, киевляне признали за ним это право.

После поражения в самом тяжелом положении оказался Святополк. Он больше не был зятем короля Болеслава и после ссоры не мог рассчитывать на его помощь. Путь к печенегам тоже был заказан. Летописи описывают последние метания Святополка как нечто похожее на возмездие небес и божий гнев. От волнений последних лет князя разбил паралич, его пришлось везти на носилках. Окаянный князь бежал зачем-то в Берестье, но по пути его окончательно охватило безумие, и Святополк сгинул где-то в болотах.

Видимо, на Альте действительно полегло немало печенегов, во всяком случае, они надолго запомнили урок, преподнесенный Ярославом, и на Русь не совались даже во время его последующего противостояния с Мстиславом Тмутараканским.

В походе с Ярославом отличилась и шведская дружина Рёнгвальда. Супруга самого ярла осталась скучать в Альдейгьюборге.

Скучала и Ингигерд. Прошло всего три дня после ухода Ярослава с дружиной, а ее охватила тоска по родному дому. Конечно, Коснятин старался, чтобы княгине было чем заняться, ее развлекали, и все равно отсутствие мужа чувствовалось.

Для молодой княгини в жизни Хольмгарда, который она с трудом научилась называть Новгородом, конечно, оказалось много необычного. Она искренне дивилась мощеным улицам. На вопрос зачем, Ладило спокойно объяснил, что сама увидит во время осенней слякоти или зимой, когда ходить без такого деревянного настила станет невозможно, не запачкав ноги в грязи. Ингигерд, которая не боялась испачкаться (а как же иначе можно пройти по улице?), только пожала плечами. Но после первого же дождя долго стояла, наблюдая, как утекает в нарочно устроенные канавки и трубы вода, как она просачивается сквозь настил, оставляя его если не сухим, то вполне чистым.

Оставался вопрос: долго ли выдержит этот настил, ведь доски не вечны. Ей объяснили, что за каждый конец отвечают кончанские старосты, а перед ними мостники. Для их работы выделяют нарочно средства, чтоб вовремя заменяли дубовые плашки, чистили трубы и канавки. А если не сделают этого? – Старосты не допустят. Это позор для Конца – быть обвиненными в грязи на улице и негодности настилов! И снег будет вычищен вовремя, тот, перед чьими воротами останутся сугробы, покроет свое имя несмываемым позором.

Такие правила очень понравились Ингигерд, но она не слишком поверила, что их жестко исполняют, пока позже сама не убедилась, что новгородские мостовые действительно содержатся в чистоте и порядке. Как и все остальное. У этого города было чему поучиться многим другим городам. Почему-то мелькнула мысль устроить так и дома. Где дома-то? Теперь ее дом здесь, в Хольмгарде, который Новгород.

Ингигерд душой приняла вольный город, причем приняла настолько, что, даже став киевской княгиней, большую часть времени проводила в Новгороде и Ладоге, где были ее собственные владения – Ингерманландия. Пройдет много лет, даже столетий, но у людей останется добрая память о княгине Ирине, много сделавшей для Новгорода, не жалевшей для него ни денег, ни сил.

Но тогда до этого было еще далеко, молодая княгиня Ингигерд-Ирина только осваивалась в непривычной для нее жизни и скучала без уехавшего мужа, без родных и знакомых.

Заканчивался зарев, последний месяц лета, по ветру уже полетели первые паутинки, на деревьях значительно прибавилось желтых и даже красных листьев. Все вокруг словно вспомнило, что теплым временам скоро придет конец, снова налетят осенние дожди, а с ними и слякоть, холода…

Прекрасное время, природа, словно зрелая женщина, мудрая, многое познавшая и повидавшая, неспешна, несуетлива, зато щедра без меры, торопилась отдать все, что запасла для человека и зверя за недолгое северное лето, а потому рассыпала горстями яркие краски – золото и багрец. Пока только золото, да и то не везде, но деревья уже показали, что готовы сменить зеленый наряд к зиме.

Ингигерд проснулась с первыми лучами солнца, как привыкла делать это дома. Осень в Новгороде много суше, чем в Упсале, и солнце еще достаточно хорошо грело, потому княгиня решила куда-нибудь сходить, например на Торг, и купить что-то новое.

Такое решение немного подняло настроение, княгиня позвала прислуживающую девку, оделась, отведала поданных яств и отправилась, как задумала. Идти недалеко, Ярославово дворище совсем рядом с Торгом, но пока дошла до рядов с украшениями, настроение снова успело испортиться. Новгородцы уже привыкли к молодой княгине, не глазели, как в первые дни, только приветствовали поклонами, а вот поговорить ей не с кем. Не считать же развлечением разговоры с вечно чем-то озабоченным боярином Коснятиным или Ладилой, обучавшим русскому языку. Или вон с гридями, что постоянно ходят следом в качестве охраны.

Старая Ула не поехала с хозяйкой, осталась в Упсале, те две девчонки, что понимали родной язык, ей неинтересны, а Ингигерд очень хотелось услышать родную речь! Будь дома Ярослав, он поговорил бы с женой по-свейски или просто обнял бы покрепче, а без него Ингигерд плохо.

Она скучая обходила торговые ряды, когда вдруг услышала шведский говор! Беседовали два купца, речь шла о видах на урожай на следующий год и о ценах на зерно, но какая разница была Ингигерд о чем?! Главное – они говорили по-шведски! Причем несколько раз мелькнуло название Упсала.

– Вы из Упсалы?!

Купцы чуть растерялись, потом тот, что постарше, кивнул на более молодого:

– Нет, только он.

– Ты… скоро домой?

– Завтра.

Больше всего Ингигерд хотелось попросить, чтобы взял с собой, но она прекрасно понимала, что это невозможно. И все же попросила:

– Я передам письма королю и еще кое-кому?

Купец, уже понявший, кто перед ним, кивнул:

– Конечно, королевна.

Теперь Ингигерд было не до Торга, она поспешила домой писать письма. Хотя уже отправляла их трижды – постарался Ярослав, но лишний раз не помешает. Жаловаться не хотелось, но одна жалоба все же мелькнула: ей не с кем поговорить о своем доме!

Уже запечатывая письмо, Ингигерд вдруг вспомнила жену Рёнгвальда Сигрид, живущую в Альдейгьюборге. А та с кем разговаривает? Вообще-то в Альдейгьюборге немало людей из разных земель, но не станет же женщина вести беседы с дружинниками или купцами! Нет, иногда можно, но только иногда. Вот если бы неглупая Сигрид была рядом… ей было бы куда лучше.

Сразу мелькнула мысль: а почему бы и нет? Рёнгвальд далеко, вернется только вместе с Ярославом, почему бы Сигрид пока не пожить у нее в Новгороде? Эта придумка обрадовала, и второе письмо было написано уже для Сигрид.

На следующий день купец увез оба, а еще через две недели Ингигерд уже встречала родственницу, действительно на время перебравшуюся к ней в Новгород. Разговорам в первые дни и особенно вечера не было конца. Они вспоминали и вспоминали родные места, казалось, что там все лучше – и трава зеленей, и солнце ярче, и ветер крепче, но главное – люди! Они все говорили по-шведски, не приходилось прислушиваться или ломать голову над тем, что значит то или иное выражение.

Муж присылал Ингигерд письма, в которых сообщал о тяжелой победе над печенегами и Святополком, о том, что Киев теперь его, называл ласковыми именами, твердил, что любит… Но писал Ярослав на латыни, ведь по-шведски мог только разговаривать, а доверять другим свои чувства к жене не хотел. Сама Ингигерд теперь мучилась не только от скуки, она тяжело переносила первую беременность, постоянно мутило, нутро не принимало ничего из еды или питья, от этого портилось настроение и не хотелось уже ничего…