Ярославль. Сорок тысяч слов о любви

– Нет, ты ничего не понимаешь, она совсем другая.

– Обыкновенная, – упрямилась Вера.

– Сама ты обыкновенная.

– Женщинам такое не говорят, чурбан ты неотёсанный.

– Я это не имел в виду. Нет, ну ты должна понимать.

Годунов чувствовал, что несёт пьяную чушь, но останавливаться не хотелось.

– Доводы без аргументов.

– Просто надо выпить, и ты всё поймёшь.

– Уверен? А правила?

– Да чёрт с ними.

Они заказали ещё и выпили.

– Я понял! Конечно, не та точка! Надо же смотреть с моста. Пойдём.

Они вышли на площадь. Подмораживало, снег перестал. Из-за колокольни выглядывал месяц. Обогнув площадь, Вера с Годуновым вышли на мост. Слева темнела река.

Мимо проносились троллейбусы и машины, а Годунов рассказывал, что раньше здесь ходили только трамваи. Первая ветка в городе, проложенная от вокзала до волжских пристаней. Мост назывался Американским, первоначально он и был таким, как в вестернах – с сетчатыми металлическими конструкциями по бокам. Именно по нему и шла бабушка Веры в гости к Коле.

В конце моста, прижавшись к перилам, целовалась юная парочка. Девушка стояла к парню спиной, он обнимал её. Целоваться так было неудобно: юноша вытягивал шею, словно гусь, а его подружка повернула голову назад до предела.

– А это что за тип? – спросил Годунов Веру.

– Это? Тип номер два, «Вывих шейных позвонков». Опасная штука.

– У воды всегда так.

– Точно. Там ведь набережная? – Годунов кивнул. – Я там с мужем познакомилась. Только не зимой, а летом.

– Ты же из Юрьевца.

– А встретились здесь. Я тогда окончила школу и не поступила в институт. Хотела в Иваново на бухгалтера, тогда все мечтали быть бухгалтерами и юристами. Мне никто не сказал, что просто так, без взяток и знакомств, ничего не выйдет. И я приехала, такая наивная девочка. Страшно расстроилась. Как провалила экзамены, так и сбежала к бабушке в Ярославль. Она тогда мне сказала: «Не поступила – иди работай». Я и пошла по объявлению – сувениры продавать. На набережной, где две реки соединяются.

– На Стрелке.

– Точно. Там ещё беседка и фонтаны. Меня тогда они удивили.

Годунов захотел подробностей, и Вера рассказала, как хозяин выдал зонтик от солнца, складной стол и стул, как раскладывала на столе глиняные свистульки, значки, открытки и календарики с видами города. Торговля шла кое-как, платили копейки, но Вере все это страшно нравилось – можно было читать книжки, глазеть на нарядно одетых прохожих или вглядываться в названия теплоходов, спешащих к пристани Речного вокзала.

Однажды собралась гроза. Небо за Которослью, над Иоанном Златоустом набухло тьмой. Вера спешно собрала сувениры и едва успела побросать всё в полосатую сумку, как липы над головой захрустели от внезапного шквала. Зонт, под которым Вера пряталась от солнца, опрокинуло и швырнуло через ограду набережной в обрыв. Хлынул ливень, Вера бросилась к лестнице. Она пробежала два пролета, не выпуская из виду зонта, который катился по крутому откосу, подпрыгивая и переворачиваясь. Внезапно ударил гром, от неожиданности она поскользнулась, пролетела несколько ступенек, упала и заревела. Зонт несло в реку, но вдруг к Вере подскочили невесть откуда взявшиеся двое парней. Один помог встать, а второй побежал за зонтом.

Гроза избавила от условностей. Зонт был пойман, сувениры спасены, они пошли в кафе отогреваться чаем. Молодые люди ехали в Москву из Иванова и почему-то позвали с собой и её.

Она и сама не поняла, что произошло тогда, почему она бросила всё: сувениры, бабушку, планы, страхи, стыд и поехала. Бабушке Вера позвонила уже из Москвы. А через пять месяцев Вера вышла замуж. Ей было тогда восемнадцать.

– Неразумное решение… И обычное для такого возраста, – сказал Годунов.

– Столько лет прошло, а всё как вчера. И опять я в Ярославле, и опять с бабушкой.

– И работа по объявлению. Жизнь состоит из повторов.

– Как трамвайный круг?

– Типа того.

– Как ты любишь обобщать. В такой жизни ничего хорошего. Ошибся раз – и будешь ошибаться всю жизнь. Нет, я верю, что есть и прекрасный случай.

– Кто ж тебе запрещает. Верь. Пока не убедишься в обратном.

– Я замёрзла, – Вера облокотилась о перила моста, её глаза были влажноваты. – И есть хочу. Пельмени были отвратительные, если честно.

– Ты знаешь, кто делает лучшие пельмени в этом городе?

– Неужели вожатый Годунов?

– Он самый. И у меня в морозилке прямо сейчас лежат пельмени из свежайшей баранины. Хочешь, угощу?

Что было дальше, Годунов помнил плохо. Помнил, как дошли до остановки и сели в шестнадцатый автобус, что по дороге он зашёл в магазин и купил ещё выпить. Помнил, как от надкусанных пельменин валил ароматный пар. Помнил, хоть и довольно условно, что Вера в итоге признала красоту той церкви. А потом всё, финальные титры. Тёмный экран.

Дом Романова

Годунов проснулся в своей комнате в коммунальной квартире в переулке Минина. Было ещё темно. Он лежал, боясь пошевелиться и увидеть рядом с собой Веру. Он не собирался с ней спать, не собирался даже приближаться к этой черте. Но смесь пяти напитков могла сотворить неожиданное.

Годунов пошевелился и понял, что диван разложен. Он никогда его не раскладывал, если спал один. Более того, диван был застелен простынёй. Он прислушался, чтобы услышать дыхание Веры, но услышал только своё. Это ни о чём не говорило, многие женщины спят очень тихо. Осторожно он стал двигать рукой по направлению к стене.

Рука наткнулась на препятствие. Чёрт, чёрт! Может убежать, а там всё как-нибудь само рассосётся? Он ощупал препятствие и понял, что это скомканное одеяло. Сейчас это одеяло казалось горной цепью, за которой лежит неизведанное. Надо было собраться и преодолеть её. Годунов собрался и преодолел. Пустота. Ещё пустота. Стена! На кровати никого не было!

Годунов добрался до выключателя и нажал на тумблер. Комната была пуста. Он огляделся. Ничьей одежды, кроме его собственной. Уф. Но где же Вера? И кто и зачем разложил диван?

***

Мукомольный переулок, где сходятся маршруты первого, второго, третьего и семёрки, Годунов любил с детства. Отсюда начинались путешествия: к бабушке, родственникам, в шахматную секцию, на рынок. Переулок был связан и с историей его семьи. Здесь, в бывшем купеческом доме, украшенном по фасаду лепниной в стиле рококо, некогда располагался ЗАГС. В старом семейном альбоме, обшитом красным бархатом, хранилась фотография – отец и мать стоят у двери особняка, а сзади идёт к Подбелке старый трамвай, тогда они ещё были «горбатыми». Мама в свадебном платье, фата сбилась на сторону, на губах застыло неведомое полуслово, рука будто подаёт кому-то сигнал. Папа, похожий на барабанщика «Битлз», наоборот, уверен и спокоен. Вокруг суетятся какие-то люди. Фотограф, видно, случайно нажал на кнопку, не успев выставить кадр.