Ярость

 

Я содрогался вместе с землей, что тряслась под ногами, как при землетрясении, которому не было конца. Во рту был песок, щепки, соленый привкус. А потом вдруг навалилась оглушающая тишина.

Мне показалось, что я оглох, но вон и другие вертят головами, глаза очумелые, еще не верят, что все кончилось. Внезапно из одинокого здания мелко и жалко застрочил автомат. Умолк, выпустил еще одну куцую очередь, словно кто-то отчаянно берег патроны. После тяжелого буханья танков, после массированной стрельбы из гранатометов такая стрельба показалась жалкой и нелепой, словно комар пытался заесть омоновца в полном снаряжении.

Кречет поморщился:

– Кто там еще?

Чеканов вытянулся:

– Разрешите доложить! Там закрылся этот, как его… ну, который правозащитник! С фамилией как хвост у динозавра! Он к вам часто приходил. Разрешите подогнать танк и… прямой наводкой?

Кречет поинтересовался:

– А что не выходит?

Чеканов пожаловался:

– Ему предлагали! Крикнул, что будет отстреливаться до последнего патрона, а последний приберег для себя.

Кречет усмехнулся:

– Гордый!.. Не понимает еще, что мы на одной стороне. Бросьте гранату с какой-нибудь дрянью. Чтобы отрубился. Потом связать и в Москву. Таких надо беречь, даже если кусаются.

Чеканов сказал с сомнением:

– А кусается здорово… Как определяете, кто ваш, кто нет?

– Кто готов отдать жизнь за Родину, – ответил Кречет зло, – или кто готов отдать против… кто за честь и достоинство, до последнего вздоха защищает власть, или кто так же яро бьется против нее… это все моя партия. А на той стороне все под лозунгом «Не будь героем!». Неважно: коммунисты, нацисты, либералы, консерваторы… Иные времена, иные правы!.. Что скажете, Виктор Александрович?

Я развел руками:

– Вообще-то мы спасаем Америку от позора. Нет пленных, нет и вмешательства. Они скажут, что никого не посылали, что в наши внутренние дела не вмешиваются.

Кречет сказал сожалеюще:

– Вообще-то надо было парочку оставить для суда на растерзание журналистам.

Я проговорил медленно:

– На самом же деле… об этом пока никто не догадывается, но сейчас происходит величайший из переворотов. Не в политике! И не в выборе особого русского пути, русской идеи, не в исламе даже…

– А в чем?

– С России начинается возрождение… можно даже с прописной буквы, Возрождение всего человечества. Возрождение! Возрождение чести, достоинства, без которых человечеству не выжить. Возрождение необходимо миру, необходимо самой Америке. Но началось оно с России…

Чеканов напряженно прислушивался, все чаще задирал голову к небу, всматривался в бездонную синь. Я видел, как он темнел лицом, хмурился. Взгляд его все чаще останавливался на Кречете, Яузове. Когда он был шагах в пяти от них, внезапно выхватил пистолет, молниеносно вскинул и выстрелил, целясь в голову Кречета. Я, чуя недоброе, держался рядом, но ухватить за руку не успел, только ударил под локоть.

Грохот ударил по ушам, Кречет отшатнулся. Чеканов выстрелил еще дважды, я повис на его руке, пригнув к земле. Он коротко дернул локтем, у меня во рту словно взорвалась граната. Хрустнули зубы, во рту стало горячо и солено, но я повис на руке… и тогда он коротко и сильно ударил локтем.

Я отлетел в сторону, он повернулся и снова выстрелил в незащищенную грудь Кречета. Мелькнуло зеленое, пули ударили в грудь Яузова. Массивный, как слон, он заслонил Кречета, в руке министра обороны был пистолет, и этот пистолет плевался огнем.

Чеканов дернулся, даже бронежилет не спасает от болезненных ударов, он все никак не мог поймать в прицел Кречета, из груди Яузова брызнула кровь, и тут Чеканов содрогнулся всем телом: во лбу над глазами возникла красно-коричневая дыра, куда поместился бы грецкий орех.

Я с трудом поднялся, кровь текла из разбитого рта, я даже не выплевывал, больно, доковылял к Яузову. Кречет поддержал с другой стороны, усадил прямо на пол:

– Павел Викторович, зачем же ты…

– Вот уж не знал, – прошептал Яузов, – не знал… что и он…

Кровь текла из его широкой медвежьей груди из двух пулевых отверстий. Маленькие глазки из-под нависших бровей впервые не увильнули от встречи с моими.

– Ты… подозревал… верно… Я был с ними.

Мне почудился неуместный стрекот, словно верещал счастливый кузнечик, подзывая самку, затем стрекот усилился, я вскинул голову, из синего неба к нам спускался нелепый вертолет, легкий, ребенок проткнет пальцем.

Когда колеса коснулись земли, винт еще вращался, а по трапу тяжело сошел Забайкалов, весь начищенный, в строгом костюме, от него за километр несло дорогими духами.

Кречет рявкнул зло:

– А вы какого черта? Не видите, здесь стреляют!

Забайкалов прислушался:

– Надо чистить уши, господин президент. Уже не стреляют. Я думал, вам будет любопытственно… хотя бы отчасти. Потому и спешил. Но если я зря, то сейчас поворотим самолету оглобли.

Кречет оскалил зубы:

– Это вертолет! Раз уж дотащил свою толстую задницу, телись!

– Да так, пустяки, – сказал Забайкалов. Он с сомнением посмотрел на Кречета, который больше походил на старшину сверхсрочной службы после долгой драки, чем на президента. – Сам зря поспешил. Не надо было так нестись сломя голову. Новости-то ерундовые…

– Ну-ну!

– Да так… Пакистан готов предоставить свою территорию под наши военные базы. Еще Арабские Эмираты хотят купить у нас танки, новейшие самолеты и прочую военную технику на пятнадцать миллиардов долларов. Ну, еще Иран открывает границы для наших товаров. Еще какие-то мелочи… ну, вроде беспроцентных кредитов… так это в пять-семь миллиардиков… Кувейт просит наших инженеров, пришло время менять нефтяное оборудование по всей стране, подумывают о нашем… Стоило ли мчаться, не выпив чашечку кофе?..

Кречет уставился на него бешеными глазами:

– А, черт… Я сам вам заварю. В гильзе из-под снаряда.

Военные медики расступились, глаза Забайкалова расширились. Яузов хрипел, на широкой груди, заросшей черными мохнатыми волосами, белые бинты выглядели странно и пугающе.

Забайкалов виновато развел руками:

– Рад, что вы с нами. Честно говоря, уж простите великодушно, но, старая школа, подозревал вас, подозревал… А наш футуролог даже организовывал для вас утечку информации…