Ярость

Камень из рогатки негодного мальчишки угодил прямиком в голову прекрасной пташке Венди. А что это были за пташки! Все добрые слова, прозвучавшие в адрес Скай Скайлер, могли быть сказаны также о Бинди Кенделл и Рен Кляйн. Все трое были красивы, высоки, стройны и светловолосы. Все трое обладали выдающимися умениями. Все трое были совершенны во всех отношениях. И если финансовое будущее великих семей зависело от их в высшей степени самонадеянных братьев, то этих юных женщин взращивали лишь затем, чтобы они приняли на себя заботу о семейном имидже, сделались воплощением семейного стиля и класса. Образом семьи. Достаточно было теперь взглянуть на убитых горем мужчин, чтобы осознать масштаб их утраты. Они безмолвствовали, но выражение их лиц было красноречивей всяких слов: «Мы, сыновья, нужны для того, чтобы было кому передать бизнес, но именно дочери делают нас теми, кто мы есть. Мы всего лишь ковчег, а они — бескрайний океан. Мы — большие неподвижные машины, а они сообщают нам движение. Кто скажет нам теперь, как жить дальше?» А еще на их лицах читался страх: «Кто будет следующей жертвой? Кто еще из наших девочек, из наливных яблочек, подаренных нам в усладу, достанется смертоносному червю? Кого нам хоронить следом?»

Настоящая живая куколка. Эти три девушки были рождены, чтобы стать ценными призами, трофеями, великолепно упакованными статусными женами, статуэтками «Оскар», куклами Барби, по выражению Элеанор Соланки. Ничего удивительного, что для молодых людей их круга эти три смерти были равносильны пропаже из элитного клуба ценной памятной медали, золотой чаши или серебряного кубка. Газеты сообщали, будто тайное общество «М. и X.», что, по всей вероятности, следовало понимать как «Молодой и Холостой», состоящее из представителей сильной половины золотой молодежи, планирует провести ночную траурную церемонию с целью излить свою скорбь и выразить солидарность понесшим утрату товарищам: «Коню» Марсалису, Андерсу «Заначке» Андриссену (владельцу любимого дочерью Кенделлов ресторана «Еврохунк») и сердечному другу Лорен Кляйн, Кейту Медфорду, по прозвищу Бита. Поскольку «М. и X.» было тайным обществом, все его предполагаемые члены настойчиво отрицали сам факт его существования и категорически отказывались как-либо комментировать просочившиеся в прессу слухи о том, что траурная церемония должна завершиться танцами и купанием на частном пляже курорта Мартас-Винъярд, участвовать в которых должны обнаженные — но загримированные — мужчины и женщины, благодаря чему образовавшиеся после гибели девушек вакансии в постелях их богатых дружков после тщательного отбора будут заполнены.

Все три убитые девушки и их пока еще живые сестры по классу, таким образом, вполне отвечали определению Дездемоны, которое в свое время предложила Элеанор. Они были собственностью. И вот теперь на волю вырвался маньяк Отелло, который уничтожает тех, кто не может ему принадлежать и тем самым задевает его честь. Не за неверность, но за равнодушие к нему убивает он в этом ремейке трагедии по версии двухтысячного года. А может, он убивает просто для того, чтобы показать, как мало в этих девушках осталось человеческого, как легко их поломать. Чтобы обнажить их кукольную сущность. Ведь это — да! — женщины-андроиды, куклы нынешнего века, механизированные, компьютеризированные, не просто жалкие человеческие подобия, которыми когда-то тешились малыши в детских, но законченные воплощения живых людей.

Изначально кукла рассматривалась не как самостоятельная сущность, но как отображение. Задолго до появления тряпичных детских куколок, чучел и пугал люди изготовляли подобия живых детей и взрослых. Считалось роковой ошибкой позволить чужаку завладеть повторяющей вас куклой, ибо он завладевал важной частью вас самих. Крайнее выражение эти идеи обрели в практиках вуду, когда, желая причинить вред человеку, в его куклу втыкают булавки, а чтобы убить, сворачивают кукле шею с той же легкостью, с какой повар-мусульманин сворачивает голову цыпленку. С появлением массового производства игрушек тонкая связь между человеком и куклой была утрачена. Куклы сделались просто куклами, множеством идентичных клонов. Они стали объектами тиражирования, собираемыми на конвейере, одетыми в униформу и начисто лишенными индивидуальности. Но в последнее время все поменялось снова. Сам Соланка тем, что лежало на его банковском счете, был обязан недавно появившемуся у людей желанию иметь куклу, которая обладала бы если не личностью, то хотя бы ярко выраженной индивидуальностью. Его куклам было что о себе рассказать.

А после настоящие, живые женщины захотели стать куклами, переступить черту в обратном направлении и выглядеть игрушками. Теперь уже кукла сделалась оригиналом, а женщина — его отображением. Эти марионетки без веревочек, живые игрушки не желали ограничиваться внешней «кукольностью». За стильным фасадом, под безупречной, сияющей кожей скрывалось множество регулирующих поведение микрочипов; куклы были столь тщательно запрограммированы, идеально вылощены и экипированы, что внутри их не оставалось места для какой-то скучной человечности. Скай, Бинди и Рен представляли собой конечную ступень в культурной истории куклы. Скрыв от всех собственную дегуманизацию, они превратились в ходячие тотемы своего класса, класса, который правил Америкой и, соответственно, миром. А значит, если посмотреть под таким углом, нападения на них были атаками на саму великую Американскую империю, Pax Americana… [14] Лежащее посреди улицы мертвое тело, подумал Соланка, очень похоже на сломанную куклу.

14

Американский мир (лат.).

…Но посещают ли подобные мысли кого-нибудь другого? Есть ли в Америке еще кто-то, у кого в голове живут такие же отвратительные, странные представления? Ведь если бы вы спросили самих этих молодых женщин, этих самовлюбленных высоченных красоток, на пути к диплому с высшим отличием, summa cum laude, и гламурным уик-эндам на яхте, этих Принцесс Настоящего, с их лимузинами, благотворительностью и прирученными супергероями-обожателями, готовыми биться за их благосклонность, они ответили бы вам, что свободны, свободнее женщин всех стран и эпох, что не принадлежат ни одному мужчине — ни отцу, ни любовнику, ни боссу. Что они не чьи-то куклы, а самостоятельные личности, которые вольны выбирать себе внешность, сексуальные предпочтения и судьбу, — первое поколение по-настоящему свободных женщин, порвавших и со старым, патриархальным укладом, и с радикальным мужененавистническим феминизмом, который таранит ворота замка Синей Бороды. Теперь они могли окунуться с головой в бизнес или стать законченными кокетками, быть мудрыми или легкомысленными, занудами или хохотушками — решение оставалось за ними. У них было все: добытые эмансипацией права, сексуальность, деньги, и они наслаждались этим. Пока не пришел некто и ударами по голове не отобрал у них все это. Первый, не очень сильный удар со спины, чтобы сбить с ног, затем еще несколько, пока не испустит дух. Кто же убил их? Дегуманизация, если хотите знать, пусть даже убийство совершал человек. Именно он, Бетонный Маньяк, завершил начатый ими самими процесс расчеловечивания. Профессор Соланка навис над стаканом с текилой и руками закрыл от посетителей бара свое мокрое от слез лицо.

Саския Скайлер жила в просторных, многокомнатных апартаментах с огорчительно низкими потолками, по ее словам, «самом уродливом доме на всей Мэдисон-авеню», синем кирпичном монстре напротив бутика Армани. Единственным достоинством ее жилища, с точки зрения Скай, было то, что, позвонив в магазин, она могла разглядывать в бинокль последние новинки модного дома, которые продавщицы подносили к окнам. Скай терпеть не могла эту квартиру, которая некогда служила ее родителям временным прибежищем на Манхэттене. Скайлеры обретались в основном за городом, в обнесенном оградой имении посреди холмистых живописных окрестностей деревушки Чаппакуа, штат Нью-Йорк, и тратили немало времени на причитания из-за того, что Клинтоны купили дом рядом с ними. По утверждению Брэдли Марсалиса, Скай всячески старалась уверить родителей, что надолго там Хиллари не задержится: «Если она победит на выборах, то быстренько переедет сенатором в Вашингтон, а если нет — унесет ноги еще быстрее». Сама же Скай спала и видела, как бы продать квартиру на Мэдисон-авеню и перебраться в Трайбеку, облюбованный знаменитостями квартал на Нижнем Манхэттене, но правление дома забраковало уже трех найденных ею покупателей. Скай и не скрывала, как бесит ее это правление: «Там все сплошь лакированные старые тетки, затянутые в парчу, — ни дать ни взять диваны. Думаю, чтобы поселиться в этом доме, нужно самому походить на старую софу». В здании работала круглосуточная служба консьержей, и, согласно показаниям дежурившего в ту роковую ночь старого Эйба Грина, мисс Скайлер вернулась домой около половины второго и «выглядела на миллион долларов», поскольку возвращалась с церемонии вручения музыкальных премий (у Коня имелись некоторые знакомства в шоу-бизнесе). Она простилась у двери с явно разочарованным этим Марсалисом — Грин утверждал, что «парень был как в воду опущенный», — и, нахмурившись, направилась к лифту. Грин поднялся наверх вместе с нею: «Мне захотелось развеселить ее, и я сказал: „Какая жалость, мисс, что вы живете всего лишь на пятом этаже, иначе, глядя на вас, я чуточку дольше оставался бы самым счастливым человеком на планете“». Минут через пятьдесят она снова вышла из дверей лифта. Эйб спросил ее, все ли в порядке. «Думаю, да. Нет, точно, не беспокойся, Эйб, — ответила она, — все хорошо». И вышла в ночь, одна-одинешенька, даже не сняв своих украшений. Ушла — и больше не вернулась. Ее тело обнаружили весьма далеко от дома, в деловой части города, у въезда в Мидтаунский туннель. Изучение последних часов жизни Лорен Кляйн и Бинди Кенделл показало, что и они вернулись домой поздно, у дверей отослали своих бойфрендов, не позволив им подняться в квартиру, а вскоре ушли опять. Словно бы каждая из девушек сначала изо всех сил крутанула рулетку судьбы, а затем была вынуждена присесть за карточный стол, чтобы рассчитаться со смертью.

Ни Саския, ни Лорен, ни Белинда ограблены не были. Убийца не тронул ни колец, ни серег, ни браслетов и цепочек. Жертвы не подверглись изнасилованию. Следствие не обнаружило ничего, что указывало бы на мотив, двигавший серийным убийцей, однако молодые люди убитых девушек не сговариваясь допускали существование некоего упорного преследователя. За несколько дней до смерти все трое убитых упоминали, что видели «странно ведущего себя» незнакомого мужчину в панаме. «У меня такое чувство, что Скай была кем-то приговорена к смерти, — заявил прессе, покуривая сигару, угрюмый Брэд Марсалис на импровизированной пресс-конференции в номере отеля „Винъярд хейвен“. — Словно кто-то сначала вынес ей приговор, а потом — скажем так, хладнокровно — привел его в исполнение».

7

Весть о том, что Соланка оставил Элеанор, пала камнем, круги от которого долго расходились среди их знакомых. Каждый распадающийся брак ставит под сомнение те брачные союзы, что еще держатся. Малик Соланка сознавал, что запустил цепную реакцию высказанных и немых вопросов за утренним столом и в спальнях по всему городу, а также в других городах. А что у нас, всё еще в порядке? Совсем не о чем беспокоиться? Может быть, ты о чем-то умалчиваешь? Неужели мне суждено в один прекрасный день проснуться и услышать от тебя что-то такое, что заставит меня прозреть: все эти годы рядом со мной в постели был совершенно чужой человек? Как завтрашний день перепишет вчерашний, как следующая неделя перекроит последние пять, десять, пятнадцать лет? Тебе не скучно? Причина во мне? Неужели ты слабее, чем мне казалось? Это он? Это она? Причина в сексе? В детях? Ты дорожишь нашими отношениями? Есть ли в них что-то такое, чем можно дорожить? Ты меня любишь? Ты все еще меня любишь? Господи боже, а я-то, я-то люблю тебя до сих пор?

До Соланки даже доносились отголоски этой агонии, в которой друзья неизбежно винили его — до некоторой степени. Несмотря на строжайшее эмбарго, наложенное им на свой телефонный номер, Элеанор диктовала его каждому, кто попросит. Мужчины оказались более склонны перезванивать, чтобы укорить. Первым позвонил Морген Франц, тот самый отошедший от идеологии хиппи и ударившийся в буддизм издатель, вместо которого когда-то на звонок Соланки ответила случайно снявшая трубку Элеанор. Морген был родом из Калифорнии и маскировал этот факт тем, что жил в центре Лондона, в Блумсбери, но так и не избавился от манеры растягивать слова, типичной для сан-францисского Хайт-Ашбери, этого Гашишбери, этой обители хиппи.

— Для меня все это очень огорчительно, дружище, — пропел он, растягивая гласные сильнее обычного, чтобы подчеркнуть, как глубоко переживает. — Я тебе больше скажу, никто здесь не обрадовался, узнав о вашем разрыве. Я не могу взять в толк, зачем ты это сделал, старина, но поскольку ты не подонок и не ничтожество, значит, у тебя есть на то свои причины. Быть такого не может, чтобы ты это сделал просто так, без причин. Я даже не сомневаюсь, что они серьезные. Я просто хочу сказать тебе знаешь что? Я люблю вас обоих, и тебя, и Элеанор. Но должен признаться, что в данный момент я ужасно зол на тебя.