Ящик водки. Том 3

— …и президент его выиграл, этот референдум. Когда кричат, что Ельцин к 93-му году полностью лишился кредита доверия, это ложь. Был кредит доверия! Ельцин же выиграл тот референдум.

А Верховный Совет — проиграл. Ты же помнишь, там было четыре вопроса. Доверяете ли вы президенту Ельцину? Одобряете ли вы политику, проводимую президентом Ельциным? Доверяете ли Верховному Совету? И еще какой-то вопрос был. Короче, мы хотели, чтобы «да, да, нет, да» был. И так оно и случилось — большинство сказало «да, да, нет, да». По условиям референдума, тот, кому не доверяют, уходит в отставку. То есть Верховному Совету нужно было распускаться. Но эти красавцы депутаты проявили свою, так сказать, хитровые…анность: Ельцину, чтобы пройти, достаточно простого большинства, а чтобы их отправить в отставку — нужны две трети голосов. И вот хотя доверия к ним не было, они не самораспустились. Но, по сути, с весны уже практически не было легитимности Верховного Совета! Их еще тогда надо было распустить. Потому что большинство нации сказало, что депутатам не доверяет. Понимаешь?

— Что, это так подтасовал Ельцин?

— Нет. У него на самом деле был кредит доверия. И вот этой паузой шестимесячной с апреля по октябрь он-то как раз кредиты сильно растерял. Потому что, понимаешь, они же шесть месяцев тратили ровно на то, чтобы обосрать его с ног до головы. Безумный Руцкой с этими чемоданами…

— Сбитый летчик.

— Да, сбитый летчик.

— Его же вроде сбивали там в Афгане периодически.

— Да-да. А помнишь, у него был такой помощник — Мирошник? Который, когда узнал, что Руцкого сняли, не вернулся из поездки в Испанию. Этот жулик все ходил по кабинетам, бабки со всех брал. Он ко мне без конца ходил и чего-то ныл. И Руцкой теперь рассказывает нам всем, какой он ох…ительный честный борец с коррупцией, и так далее. Потом третье событие важное — то, что я переехал из Питера в Москву. Меня в Госкомимущество Чубайс забрал замом. И четвертое событие, наконец, это путч — или как там он назывался, мятеж? — 3—4 октября.

— Великая Октябрьская Социалистическая революция? Как обычно? И я причем знаю, почему это всегда в октябре происходит. Ну такая погода мерзкая, отвратная, кругом грязища говенной такой консистенции — жить не хочется. Неба нету, вместо него серая мокрая тряпка — выражение Ильфа и Петрова. В запой уйти, убить ли кого? О! Революцию давайте устроим!

— Да-да. Обсерон такой великий октябрьский социалистический. Ну вот четыре события. Ну что там — рядом ничего не стояло по сравнению с этими четырьми событиями. И каждое из них достойно комментария. Америчка…

— А учреждение РАО «Газпром»?

— Да ну!

— А избрание Зюганова вождем КПРФ?

— Это было событие твоей жизни? Этим тебе 93-й год запомнился? Вот как мы с тобой будем вслух задним числом переживать избрание господина Зюганова?

— Очень даже хорошо мы будем рассуждать. Смотри! Мне Толстая говорит, Татьяна, в интервью: «Если увижу Зюганова, брошусь на него, как волк, и горло ему перегрызу. Он же отвечает за террор, за Колыму, за все убийства…» Подожди, говорю, Зюганова надо беречь, потому что его специально брали такого противного, понимаешь? А могли бы найти молодого парня, такой Гагарин, знаешь, с улыбкой приятной…

— Как Квасневский в Польше. Молодой, энергичный, вполне западный — и в то же время левый.

— Я думаю, там сидит какой-то разводчик — Глеб ли Павловский, не знаю, или Волошин… И думает: зачем нам красавец-Гагарин-2 во главе коммунистов? Заберет все голоса. И говорит: нет, такой не годится, идите найдите нормального кандидата.

— С бородавкой.

— С бородавкой, противного.

— Из деревни Мымрино.

— Противный чтоб был, такой вот, похожий на ощипанного волка, которого палкой отлупили, и вот он вроде и волк, но немножечко так шугается. Разводчик доволен: «Вот видите, нашли же хорошего генсека…»

— Электоральный.

— Ну, найдутся какие-то странные люди, пойдут голосовать за него, хоть он и противный. Это очень тонко. Я это объяснил Толстой, и она признала свою ошибку. А вот еще у нас было начало слушаний военной коллегии Верховного Суда по делу ГКЧП — измена родине.

— Только начали слушать? А до этого расследование шло?

— Видимо. Судили старика Варенникова, фронтовика… Была измена родине-то или нет? Ты бы родине с большой буквы написал — измена Родине?

— Так их же всех амнистировали, а старик Варенников отказался принимать амнистию, потребовал суда, его судили — и оправдали.

— Молодец! Крепкий парень!

— Черт его знает. Я могу тебе сказать, что в 91-м году я их ненавидел.

— И я. Ненавидел. Тогда. Само собой.

— Ну а чего тогда мы сейчас, задним числом, начинаем их жалеть? Они бы нас не пожалели, можешь не сомневаться.

— Да чего уж тут сомневаться. Уж не пожалели бы. В таком они не замечены. Хорошо. Поехали дальше. «О прекращении хождения дензнаков, выпущенных с 61-го по 92-й годы включительно».

— И что, я должен переживать по этому поводу?

— Так. Завершение вывода войск из Литвы. Тоже тебя не волнует?

— Ха-ха!

— Соглашение со Штатами об объединении космических программ.

— Так. Ну. Хорошо.

— Опять не колышет.

— И тебя, самое главное, тоже.

— Умер Юлиан Семенов.

— О! Вот это, кстати, очень пригодившаяся бы сейчас фигура. Вот помнишь мое рассуждение о ссученых эстрадных деятелях, то есть которые и блатным нравятся, и ментам одновременно?

— А он всем нравился?

— Да, да, да, да, да.

— Есть же версия, что его убили. — О!

— Он был парализованный, лечился на Западе, где от его имени с использованием ранее им подписанных бланков переводили бабки… Так. Дальше. Майкл Джексон приехал в Москву.

— Но не выступал.

— И столицу твоей родины перенесли в Астану.

— Сейчас, говорят, красивый город.

— Красивый, говорят, и богатый. Тебя это не цепляет?

— Нет.

— Ну что, собственно, у нас из списка больших событий осталось разве только основание НТВ. И возвращение двуглавого орла.

— О! О!

— Ну, хоть что-то тебя волновало.

— Волновало. Мне было приятно.

— Мне тоже было приятно, но как-то это все-таки было странно. Все-таки.

— Триколор, двуглавый орел. Старик Йордан, Борин отец, он бы порадовался. А вернее, он и порадовался — он же помер только в прошлом году.

— Да. Это дико было интересно, но как-то все-таки неестественно.

— А? Символика белого движения.

— Белого, да. И все равно — ненатурально как-то. Приятно — да. Вот когда вернули красный флаг — было неприятно. И гимн коммунистический восстановили — очень было неприятно. Но, увы, естественно. Странное чувство…

— Не, ну, строго говоря, как раз возвращение триколора и двуглавого орла было естественно.

— А как тебе это нравится: у нас вроде республика, а на гербе — корона Российской империи?

— Кстати сказать, по-моему, у нашего двуглавого орла, который сегодня в официальной символике, нет короны.

— Ну вот видишь, до чего мы договорились. В каком мы состоянии. Некоторые уже свой герб не могут вспомнить.

— Ну-ка, ну-ка, мы сейчас посмотрим на свой герб! Где он должен быть — на бабках? (Кох роется в карманах. Достает оттуда ключи, платок, какую-то книжечку.)