Ящик водки. Том 3

Когда мы разобрались с языками германской группы, я сообщил руководству, что у меня еще и кое-какие романские языки есть в запасе, так что скорей про Яковлева можно сказать, что он не знает языков, чем про меня. Несмотря на эту мою неполиткорректную реплику, вопрос был как будто совсем уже решен в мою пользу — и тут Яковлев вдруг обратил внимание на мою стальную нержавеющую улыбку: у меня с десяток зубов был накрыт железными коронками.

— Пора тебе нормальные зубы вставить, — сказал он.

— Знаешь что? Мои зубы — это мое личное дело. — Железные коронки меня вполне устраивали, а чужое вмешательство в мои дела — нет.

— Согласен, это твое личное дело. Но тогда и мое личное — решать, кого я назначу главным путешественником.

— Да ладно! — миролюбиво сказал я. — Ну, что ты сразу горячишься! Да поставлю я зубы, подумаешь…

Я продал свой «Москвич» 41-й модели и на вырученные 2000 долларов таки обзавелся белыми нерусскими зубами.

И в итоге этим счастливым парнем, которому пришлось мотаться по разным континентам в силу производственной необходимости, оказался я.

Иду, бывало, по коммерсантовским коридорам — загорелый, усталый — jet lag ведь — с тремя загранпаспортами, распухшими от наклеенных виз, и простые репортеры, бледные, сгорбленные над казенными компьютерами, недобро смотрят мне вслед. Иногда меня окликали:

— Ты к нам надолго? Проездом? Из Африки в Китай? — невесело пытались шутить они.

— Нет — из Штатов в Австралию, — честно отвечал я.

Свинаренко: Да… Когда я учился в школе, думал: «Вот, надо работать журналистом — то есть ездить в Париж и Нью-Йорк по делу срочно, собирать там фактуру, фотографировать для глянцевых журналов…» Когда я, готовясь к этому, учил иностранные языки, знакомые говорили: «Ну ты дурак! Куда тебе в Париж?! С шахты-то? И без тебя полно желающих!»

— Скажи, а теперь, оглядываясь на пережитое, ты можешь сказать, что свои школьные амбиции — стать журналистом — ты удовлетворил полностью? В том виде, в каком они тогда были?

— В том — да.

— Теперь ты понимаешь, что это — херня на постном масле?

— Вовсе нет. Это было очень забавно!

— Не, ну ты сейчас удовлетворен тем, что ты достиг?

— Насчет удовлетворения — вопрос непростой. Но могу сказать, что к 93-м году я осуществил свои самые смелые планы, — касательно журналистики.

— Журналист, который ездит по заграницам.

— В том числе и по заграницам. А не просто сидит гниет в редакции.

— И в колхозе «Стальное вымя»…

— Ну, типа. И не воюет с пьющими и трахающимися сотрудниками, когда все всё забыли и ничего не успели, когда личный состав грызет тебе спину и пьет твою кровь.

— А, я понял — репортер в том смысле, в котором поздний Юлиан Семенов описывал свое пребывание за границей. Да, да…

— Ну, да. И бабки еще платят нормальные, как начальнику. Еще был советский фильм «Журналист» — черно-белый, помнишь?

— Да, да.

— А скорей даже образцом был, как я теперь понимаю, журналист из «Фантомаса». Мотался человек по Парижу, дружил с девушками, красиво обедал, гонялся за Фантомасом… И не сказать, чтоб он сильно дежурил по типографии и выковыривал шилом отлитую на линотипе строчку. Ловля Фантомаса или как минимум раздобывание о нем информации — это все было очень близко к моей службе в отделе преступности.

— А сейчас ты в следующую стадию перешел? Ты ведь уже издатель! Уже журналисты по твоим указаниям ездят в Париж!

— Ну, мне не в падлу и самому съездить в Париж. Зачем людей гонять, отрывать от их работы… Помню, меня как-то спросили там: «А вы часто в Париже бываете?» И я честно ответил: «Да вот в последний раз я тут был в прошлый уикэнд».

— Мог бы уже кого-то и послать.

— Так по-французски ж никто не знает. Надо переводчика. А я во время этих поездок стал бойчее болтать по-французски. Не в «совершенстве», как некоторые любят говорить, но и не «со словарем». А так средне—с одной стороны безграмотно и примитивно, а с другой — бойко и убедительно. И еще с человеком-то надо фотографа посылать. Или съемку покупать. А так — я один. Чистая экономия! Я снимаю не гениально, но в целом приемлемо. Когда хуже, когда лучше. Хотя и не профессионал. А профи должен всегда выдавать качество «не ниже».

— Я тоже ведь снимаю. Помню, я снимал Бранденбургские ворота, когда только что сломали стену… Рейхстаг там стоит…

— О! Давай устроим фотовыставку совместную! Двух писателей.

— Давай.

— Короче, к 93-му году я в части журналистской карьеры достиг всего.

— Не зря листал языковые самоучители. «Недаром мы гремели кандалами!»

— И что горько, сколько ж времени было потеряно в этом смысле зря! Я должен был бы, по-хорошему, поступив на первый курс, сразу начать работать в настоящей газете, а на лекции и вовсе не ходить. Как это случилось с моим бывшим стажером, а ныне звездой телеэкрана Глебом Пьяных (с которым у нас одно время был общий псевдоним Лев Свиных) — он вроде как учился на журфаке, женился там, а на самом деле сочинял заметки в режиме full time и получал за это зарплату как взрослый.

— Ну, у него жизнь другая — молодой парень.

— Та же ситуация была и с Мишей Михайлиным, который теперь главный редактор газеты «Газета Газета». А вот у меня, увы, все было иначе. В университет я поступил в 75-м, а настоящие газеты стали появляться только в 90-е. И вот эти пятнадцать лет для ремесла прошли практически впустую.

Да… И вот в 93-м я приезжаю в Париж… В октябре, сразу после обстрела Белого дома… первый раз я там побывал тем же летом, кстати. А осенью поехал на FIAC — это ярмарка современного искусства. Ну, это в Grand Palais, знаешь? Возле моста нашего Александра Третьего. На правом берегу.

— А правый — это где Лувр или где Орсэ?

— Где Лувр.

— А, такое здание в стиле модерн, со стеклянной крышей?

— Модерн? Скорее ампир.

— Ну, поздний ампир, ранний модерн.

— И вот мы приехали с фотографом. Из Москвы, со стрельбы, с битого стекла, там все на нервах, на измене, уже темно и слякотно… А у нас в Париже никакой тебе, понимаешь, стрельбы! Все так тихо, безмятежно… Светло, чисто, можно в белых замшевых туфлях по бульварам гулять…

— Каштаны жарят.

— Каштаны… Да… Десять франков кулек, свернутый из обрывка газетки «France soire»…

Комментарий Свинаренко

…помню совершенно сюрреалистический happening на тему Французской революции: огромная вытянутая толпа участников с транспарантами и флагами всяких оттенков красного ходила вокруг квартала в пяти минутах ходьбы от Триумфальной арки, выдвигая странное требование — чтоб рабочая неделя длилась четыре дня… При этом то и дело оглушительно взрывались мощные петарды. Я их услышал в номере своего отеля особенным ухом, которое — и недели не прошло после настоящей московской стрельбы октября 93-го — не успело еще отвыкнуть от настоящих серьезных звуков. Короткими перебежками я двинулся в сторону события. Да думал я, что же французы — не люди? Чем они хуже нас? Отчего б и у ню не случиться разногласиям между ветвями власти? Но это был не настоящий уличный бой, а простенький недорогой happening. Впрочем, его участники пытались меня убедить, что все у них взаправду, что они не артисты, а настоящие рабочие, которые на моих глазах буквально борются за свои права.