Язык огня

5

Интервью с ленсманом Кнютом Куланном появилось в «Федреландсвеннен» в среду, 7 июня 1978 года, в нем он сообщает, что пироман из Финсланна взят под стражу на время следствия и в течении двенадцати недель будет находиться в месте предварительного заключения. О том, кто он, не сообщается. О том, что он единственный сын начальника пожарной части.

Та же газета внизу первой полосы пишет о последствиях дорожного происшествия с мотоциклом: «Молодой человек пока еще не пришел в сознание».

Куланн рассказывает в интервью, что не спал последние трое суток и рад, что все разрешилось. При этом подчеркивает, что произошла большая человеческая трагедия.

— Все это крайне печально, от начала до конца.

В каком-то смысле все только сейчас и начинается.

Около полудня того же дня на Скиннснесе зафырчал мотором и отправился в путь автомобиль, темно-красный «форд гранада». Передний бампер немного помят, остатки коры и земли застряли в поцарапанном лаке возле эмблемы «форда», одна из передних фар стоит не совсем прямо. За рулем Ингеманн, рядом с ним Альма. Оба молчали. Она сидела неподвижно, поставив сумку на колени и положив руки сверху, словно боялась, что кто-то придет и отнимет у нее сумку. Машина повернула налево, проехала мимо бывшего торгового склада, у которого давным-давно никто не сидел на балконе, а на флагштоке не поднимался флаг. Они спустились с холма и миновали молельный дом, а затем и дом поселковой администрации, сейчас пустой и тихий. И поехали извилистой дорогой в сторону Фьелльсгорьшлетты, где Ингеманн нажал на газ и помчался мимо старой автомастерской в конце равнины в сторону озера Ливанне, которое было там, где ему и положено быть, весело искрилось в лучах солнца, а возле берегов было темным и спокойным. Они остановились в тени напротив магазина Каддеберга, вышли из машины и поднялись на крыльцо, к которому вели две лестницы в пять ступенек. Они зашли в прохладное помещение магазина, где за прилавком стоял сам Каддеберг, за его ухом торчал карандашный огрызок. Он кивнул молча, но приветливо, Ингеманн кивнул в ответ. Больше в магазине никого не было, а Каддеберг их не беспокоил. Им нужна была простая открытка, может быть, с цветами. Альма нашла одну такую на маленьком штативе возле кассы. Совсем простенькая, без линеек и с бутоном розы. Она передала открытку Ингеманну, чтобы он заплатил, а сама тихо вышла и направилась к машине. Пока он заводил мотор, она написала на открытке: «Мы думаем о вас». И два имени. Альма. Ингеманн. Больше ничего. Завелись и поехали. Машина медленно вползла на гору и миновала почту. Альма смотрела на озеро Ливанне, сверкавшее и дрожавшее на легком ветерке. Еще один восхитительный летний день. Будет жарко. Солнце стояло высоко, и она почувствовала струйки пота на спине. Проехали светло-зеленый дом Конрада, потом мимо дороги на Ватнели, въехав на верхушку холма, свернули направо и во двор перед маленьким домишком с грандиозным видом на озеро и темно-синие горные пустоши с западной стороны. Это был дом Кнюта и Аслауг Карлсен. У Альмы закружилась голова. Она сунула открытку в сумку, снова достала ее и вышла из машины. Оба стояли на жарком солнце и отбрасывали длинные тонкие тени. Ингеманн вынул расческу из заднего кармана брюк и пару раз провел ею по волосам, от лба и до затылка. Альма тоже словно поправила волосы, смела соринки с пальто, проверила, в сумке ли открытка, но открытка была в руке. И оба двинулись в сторону двери. Ингеманн наклонился и трижды постучал. Они ждали, ни единого слова не было сказано с тех самых пор, как они выехали из дома. Теперь заговорила Альма:

— Я этого не выдержу. Я не выдержу.

Но тут они услышали шаги внутри дома, за дребезжащим стеклом появился неясный силуэт, дверь открылась. Это была Юханна. Кожа на ее лице выглядела нормальной, только брови опалены. Зубов не было. Она взглянула на Ингеманна, потом на Альму. Узнав их, просияла, словно горе и старость на мгновение стерлись с ее лица. Она слабо улыбнулась. И сказала:

— Хорошо, что вы пришли.

И широко распахнула дверь. Внутри ждал Улав. Они вошли. Сперва Альма, за ней Ингеманн. Он осторожно прикрыл за собой дверь. И стало тихо, только птицы были слышны.

О чем эти четверо говорили, никому не известно.

Часть VII

1

Как оказалось, их было трое. Это следовало из всех его писем в Финсланн из тюрьмы. Точнее, ЕГО было трое.

Один был Даг.

Второй был Мальчик.

А третий — я.

Мальчиком звал его Ингеманн.

Может, поджигал Мальчик, а потом приходил Даг и тушил? Я не знаю. Может, наоборот, тушил Мальчик. Но что в таком случае делал я?

Первое время письма из тюрьмы шли потоком. Прежде всего, он писал тем, чьи дома поджег. Он писал Улаву и Юханне Ватнели. Он писал Касперу Кристиансену. Он писал Бьярне Слёгедалю. Он писал Андерсу и Агнес Фьелльсгорь.

Но и другим тоже. Терезе. Альфреду. И еще многим. Всех не упомнишь. Большинство бегло просматривали текст и выкидывали письма. Не хотели нести их в дом, словно грязь или заразу. Выбрасывали. Часто написанное казалось нелогичным. Нелогичным, но красиво написанным. Когда я спросил Каспера о том, что было в письме, он задумался.

— Да… Что же, собственно, он писал?

Иногда это были рассуждения о Боге, об истинно верующих и безбожниках. К последним относился и он сам. Дни шли, а он все сидел на верхнем этаже здания суда в самом центра Кристиансанна и писал. Девятого июня вышел из комы парень-мотоциклист. Он лежал в реанимации и вечером того дня неожиданно открыл глаза. Он едва выжил, и, поскольку часть мозгового вещества вытекла через ухо, он уже не мог быть прежним.

Шли недели. Двадцать пятого июня Аргентина стала чемпионом мира по футболу на переполненном публикой стадионе «Монументаль» в Буэнос-Айресе. Но он этого не узнал. Он был в другом месте. Из окна ему были видны море и самолеты, пролетавшие над городом на небольшой высоте. Был виден шпиль и светящийся циферблат на башне Домского собора. Он мог посмотреть вниз и увидеть рыночную площадь и вход в пивной бар «Мёллепюбен». Он знал, что субботними вечерами там бывали люди из Финсланна, и если видел, что возле входа кто-то курит и смеется, то распахивал окно и кричал что-нибудь туда, вниз.

Через несколько месяцев поток писем сократился. А потом и вовсе иссяк. Писем больше не было. Теперь можно было проснуться ночью и поймать себя на мысли, что все это просто приснилось.

Пришла осень. Места пожаров напоминали черные раны, но за лето сквозь пепел проросла трава. В сентябре Каспер разобрал высокую печную трубу в Динестёле, в Ватнели разбили фундамент и вывезли камни, в расщелине Лейпланнсклейва стояли четыре камня, образовывая идеальный квадрат. Настала зима. В январе умерла Юханна. До самого конца она была тиха и спокойна. Как ее сын. Спустя несколько дней ночью, пока все спали, выпал снег. Большие пушистые снежинки падали на лес, на дома, белые и тихие. Сонно кружил снег, и, когда все проснулись, мир был совсем новым.

2

Девятнадцатого февраля состоялся суд. Судья, председатель городского суда Тур Оуг, прибыл в здание суда около девяти. Остальные были уже на месте: обвинитель, начальник уголовной полиции Хокон Скаугволл, защитник Бьёрн Молденес и двое экспертов в области психиатрии — главный врач больницы Эг Тур Санд Баккен и заместитель главного врача в клинике неврозов Каштен Нурдал. Даг сидел рядом с адвокатом. Он казался спокойным, пожалуй, даже веселым. Несколько раз он наклонялся к адвокату, шептал что-то ему на ухо, откидывался на спинку стула, вытягивал вверх обе руки и довольно улыбался. Перед началом заседания в зал вошли двое. Женщина лет шестидесяти, одетая в черное пальто, на котором блестели капельки дождя, за ней пожилой мужчина с гладко зачесанными волосами. Он тоже был в черном, в руке сложенный мокрый зонт. Они успели в последний момент. Войдя в зал, Альма остановилась, словно ждала, чтобы глаза привыкли к яркому свету. Она поправила прическу и стряхнула с пальто дождевые капли. Взгляд прямой, но как бы отсутствующий, словно она не здесь. И смотрела она будто сквозь этих семерых, сидящих в зале, видя и одновременно не видя их. Ингеманн встряхнул зонт так, что брызги разлетелись во все стороны, кивнул судье, затем обвинителю и экспертам, хотя и не знал, кто из них кто. А потом слабо улыбнулся Дагу. Служащий суда провел их вглубь зала по той стороне, где сидели представители обвинения, и они сели на последнем ряду мест для публики, где кроме них находился только представитель газеты «Федреландсвеннен».

И заседание началось.

Обвинитель начал с оглашения пунктов обвинения. Их было десять. Чтение заняло около получаса. Все это время Даг внимательно смотрел на обвинителя. Он слушал с выражением лица, которое можно было трактовать как интерес или любопытство, словно у него наконец-то появилась возможность понять, что же на самом деле произошло. Дочитав текст, обвинитель в первый раз обратился непосредственно к Дагу: «Поскольку обвиняемый страдает тяжелым душевным недугом и в силу этого не может нести уголовно-правовую ответственность за содеянное, я не задаю вам вопрос о признании себя виновным, я спрашиваю вас, совершили ли вы все то, что записано в обвинительном заключении».

В ответ последовало короткое «да».

Он мог — правда, с учетом небольших уточнений — согласиться с изложенным начальником уголовной полиции.

Он все это совершил.

Затем приступили к детальному разбору пожаров. Если относительно каких-то деталей возникали вопросы, его просили дать пояснения, что он охотно и делал. Он уточнял и дополнял, словно речь шла не о нем, словно он присутствовал здесь в качестве свидетеля. И таким образом постепенно восстанавливалась вся картина. К полудню, когда дождь превратился в дождь со снегом, а потом и вовсе повалил густой и мокрый снег, все пожары были описаны в мельчайших деталях, от зажженной спички до сгоревшего дотла дома. Или от того, как он забирал канистру с бензином из пожарной части в Скиннснесе, до того, как включал сигнал тревоги, садился в пожарную машину и запускал сирену и синий свет. Все ожило перед глазами. Заданные вопросы и уточняющие ответы снова заставили пламя полыхать. Он снова был там, снова стоял один во тьме и смотрел, как разгорается пожар. Огонь свистел, стенал и поднимался к небу, огненное море ходило волнами, и глубоко внутри языков пламени возникал высокий, светлый тон, особая песнь.

В половине двенадцатого суд ушел на перерыв.

Альма и Ингеманн, которые все это время сидели молча, почти не шевелясь, остались в зале, а журналист, обвинитель, защитник и два эксперта поднялись и вышли в коридор. Даг тоже остался на своем месте в зале. Короткое время они были втроем. Даг повернулся и улыбнулся. Ингеманн сидел, наклонившись вперед, и смотрел в пол.

— Как дела дома? — сказал Даг.

— Ну, — сказала Альма, — так…

— Ты все по-прежнему в мастерской, папа?