Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Штепутат говорил о массовых убийствах в Хатыни, которые были тогда излюбленной темой Ханса Фриче. Если Германии не удастся остановить большевистский потоп, это будет с нами со всеми. Так сказал Ханс Фриче. Но потоп был еще далеко, еще не рушились плотины. Штепутат, правда, все чаще для спрямления линии фронта - сдвигал красные флажки на своей карте назад, но между Йокенен и фронтом все еще оставались бесконечные русские дали.

– Самуэля Матерна вроде бы уже нет в живых, - сказал как-то вечером Шубгилла.

Он слышал об этом в трактире в Дренгфурте. Штепутат покачал головой. В глубине души он даже почувствовал угрызения совести за то, что в прошлый раз недостаточно сделал для маленького еврея.

– Он ведь всегда был совершенно здоров, - сказал он с сомнением.

– Может быть, они дают евреям мало еды, - выразил свое мнение Шубгилла.

Это могло быть так, но Штепутату казалось маловероятным. Он решил, что Самуэля, наверное, унесла какая-нибудь заразная болезнь. Такое в лагере подхватить легко. Жалко маленького Самуэля. Это был на самом деле хороший еврей. Никогда никому не сделал зла, даже своей литовской лошаденке. Для Самуэля нужно было сделать исключение. Самуэль Матерн такого не заслужил.

Слух о смерти Самуэля, похоже, подтвердился: неделю спустя неизвестные вломились в запечатанный полицией текстильный магазин и вычистили остававшиеся еще там ткани, кухонные передники, головные платки и вельветовые штаны. Да, теперь, когда маленького Самуэля не стало, дренгфуртцы уже не церемонились. При этом они рисковали головой, потому что крали уже не собственность маленького еврея, а конфискованные товары, достояние немецкого народа! Они залезли через крышу, а потом бесследно скрылись со всеми тканями и платками. Нойман и полицейский Кальвайт явились слишком поздно. Им досталось только несколько дюжин носовых платков, шерстяные носки, грубые полотенца и белая простыня, зацепившаяся за слуховое окно и болтавшаяся на ветру как знак капитуляции. Когда через три недели в магистрат пришло официальное извещение о смерти - по причине сердечной недостаточности, - дело Самуэля Матерна окончательно отправилось в архив. Торговец из Инстербурга с немецкой фамилией Хофман открыл 1 июля 1943 года в лавке Самуэля Матерна на дренгфуртской площади новый текстильный магазин. Без маленькой тележки, без литовской лошадки, без коммерции и торговли, без вздохов и потирания рук - просто трезвый деловой магазин немца Хофмана.

В конце концов это заметили все: Венкша стала давать дополнительные занятия. Хотя никто не знал, по каким предметам. Петер однажды пошел. Сидел с еще тремя в мансарде с видом на пруд, а Венкша старательно излагала действия с дробями. После них пришел Буби Хельмих. Тоже для дополнительных занятий по арифметике. Он был единственный из восьмого класса, кому разрешалось заходить к Венкше в комнату. С его напомаженными волосами!

Никто бы ни о чем не догадался, если бы Клозе не жила так долго без мужчины. Она тайком выходила на лестницу и слушала, как во время дополнительных занятий скрипят пружины дивана. Она рассказала об этом, придя за покупками в трактир, а потом уж узнал весь Йокенен. Непостижимым образом узнали даже самые маленькие, только начинавшие учить букварь. Петер услышал об этом часов в десять вечера из разговора матери с караульным Йегером в спальне. "То, что ей нужно, это можно понять, но ведь не со школьниками же", - было мнение караульного солдата.

Слух потряс Йокенен и маленькую школу до самого основания. Дети с удивлением рассматривали Буби Хельмиха, который утром со сверкающей волнистой прической - иногда он приходил с опозданием и не извинялся протискивался на последнюю скамейку. Буби давали проверять тетради. Буби на переменах наблюдал за порядком. Буби следил, чтобы карту Центральной Европы вовремя вывешивали и снимали. Было ясно видно, какие у Венкши хорошие дополнительные занятия.

После обеда Герман и Петер залегли за большой грушей в парке и стали ждать, когда Буби и Венкша пойдут по дорожке. Обычно они приходили сюда гулять, когда кончались дополнительные занятия. С тех пор как у Клозе стали подозрительно часто находиться дела внизу, они уже не чувствовали себя в безопасности в маленькой комнате под крышей. Они шли на приличном расстоянии, каждый по своей стороне дорожки. Венкша щебетала без остановки. Что она там рассказывала? Буби даже не запрещалось держать руки в карманах брюк. Попробовал бы это сделать в Йокенен кто-нибудь другой!

Когда они свернули в парк, Герман и Петер стали красться следом. Мимо могилы майора. В заросли кустарника. Дорожка становилась уже, так что Венкша уже не могла держаться на большом расстоянии от Буби.

– Они что, целуются?
– спросил Герман.

– Они делают совсем другое, - авторитетно сказал Петер, но не стал вдаваться в подробности.

Вдруг они исчезли, скрылись в кустарнике и высокой траве.

– Легли, - сказал Петер.

Герман хотел забраться на дерево для лучшего обзора.

– Если они увидят тебя на дереве, утром тебе задницу измочалят по-настоящему, - предупредил Петер.

Они сделали большой крюк, проползли по высохшему картофельному полю, вспугнули в борозде зайца. Больше ничего. Венкши нигде не было.

На следующее утро перед началом школы они стояли в передней возле большого шкафа с набивными мячами. Петер рассказывал, как вчера Венкша и Буби скрылись в осоке. Наверное, легли. Ну ясно, слиплись, как лягушки в пруду. Герман синим карандашом нарисовал на дверце шкафа сердце со стрелой и печатными буквами приписал: ЭРИКА р БУБИ.

На первом уроке все прошло хорошо. Но на перемене Венкша увидела дверцу шкафа. Так, теперь началось. Что она будет делать? Упадет в обморок? Убежит? Заплачет? Возьмет трость и будет лупить?.. Она позвала Буби Хельмиха. Показала на шкаф, не сказала ничего, но выражение ее лица означало что-то вроде: это твое дело! Буби тут же понял, что она хотела. Он схватил Германа на школьном дворе. Ударил кулаком в лицо, пнул в зад, потом в спину, а Венкша молча стояла на крыльце и смотрела. Еще никогда четырнадцатилетний не смел так бить девятилетнего на йокенском школьном дворе. Это было нечестно. Герман почувствовал поднимающееся холодное бешенство, такое, когда хочется поджигать дома и убивать. Он схватил кирпич и побежал к Буби, но промахнулся и попал в стену школы. Взял кирпич опять и побежал к Венкше. Она отскочила в сторону и камень загрохотал по полу прихожей. Но Герман схватил конец ее платья и дернул изо всех сил. Слабый материал военного времени разошелся. Платье разорвалось до самого верха.

– Старая свинья!
– крикнул Герман, повернулся, завернул за угол дома и побежал. А куда собственно?

Венкша велела поймать Германа. Но никто не послушался, даже Буби Хельмих. Все застыли как каменные, наблюдая за спектаклем, подобного которому в Йокенен не было еще никогда. Вплоть до своей комнаты Венкша сохраняла самообладание, но наверху в мансарде сломалась. Клозе стояла на лестнице и слушала, как она всхлипывает. "Вот чем это кончается", - думала она. На школьном дворе дети час за часом играли с большим мячом, пока Клозе не отправила их домой.

Герман побежал в парк. Заметив, что за ним никто не гонится, он пошел медленнее, нашел тропинку, по которой вчера гуляли Венкша и Буби. В конце дорожки он нашел место, где они лежали. Ого, как перепутана трава! Герман сел на корень дерева, прислонился головой к стволу и стал смотреть на повисшие над деревьями парка белые облака. Он ничего не хотел больше ни видеть, ни слышать. Пусть теперь налетят на Йокенен вражеские самолеты и все превратят в руины и пепел.

Пошли ли его искать? Конечно. Отец, мать, дядя Франц, Петер, может быть, даже Венкша. Герман набрал веток и полусгнивших листьев, нашел трухлявую садовую дверь, прислонил ее к дереву, забросал листьями и травой. Получилось настоящее убежище, в нем можно было отсидеться даже в дождь. Как тихо было в парке. Дятел монотонно стучал по коре дерева. Во дворе замка лаяли охотничьи собаки, которым принесли корм. Петер-то придет, наверняка.

Петер пришел. Уже под вечер. Принес и продовольствие: надерганную в огороде поместья морковку.

– Школы больше не будет, с Венкшей покончено, - сообщил Петер.

Герман объявил, что он не хочет идти домой, а будет спать здесь, под трухлявой дверью в парке.

– Тогда уж лучше в нашем свинарнике, - заметил Петер.

О свинарнике Ашмонайтов Герман и слышать не хотел. Нет, он останется здесь. А попозже пусть Петер принесет еще чего-нибудь поесть.

Петер смылся вовремя - по парку уже бегала Марта. Она то и дело звала Германа, остановила и Петера, столкнувшись с ним у большой груши. Но Петер ничего не знал. Он даже по ее просьбе пошел вместе с ней и усердно занимался поисками. Разумеется, все время в другой стороне. Они искали где угодно: вокруг огорода, возле манежа, среди могил - но только не в высокой траве. Герман смотрел через щели старой двери, один раз даже видел мать очень близко, но потом она опять отошла. Он не испытывал никакого сочувствия, по-прежнему хотел, чтобы какая-нибудь бомба стерла Йокенен с лица земли, и прежде всего школу с ее дополнительными занятиями, пружинными матрацами и прочим, что к этому относилось.