Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
Шрифт:
В тот момент, когда внутренности сыпались в снег, подъехал на велосипеде жандарм Кальвайт из Дренгфурта. По делу незаконного убоя скота. Но у Штепутата все было в полном порядке. Три центнера весила свинья, может, немного меньше, а свинью в три центнера каждому йокенскому хозяйству разрешается забивать ежегодно, не вступая в конфликт с законом. Кальвайт прислонил свой велосипед к стене дома, тоже выпил стопку и остановился перед свиньей.
– Хорошая свинка, - проворчал он.
Тут Ламперт показал, на что способен бывалый восточно-прусский мясник. Он вырезал из свиньи кусок свежего сала, насадил его на нож и начал есть, как будто это была копченая колбаса на вилке. У него даже хватило дерзости предложить кусок еще теплого сала должностному лицу Кальвайту. Согревшись, Кальвайт перешел к делу. К нему поступил донос. По поводу незаконного
– С женщиной еще все обошлось бы, - сказал Кальвайт, - потому что у нее дети и муж на фронте. Но поляку это так не пройдет.
Штепутату пришлось оставить свинью висеть на лестнице и идти на хутор спасать, что еще можно было спасти. Они задержались на дворе Беренда довольно долго. Эльза плакала. Кальвайт принял суровый официальный вид и размахивал в воздухе листком бумаги. Да, она на самом деле зарезала перед Рождеством трехцентнерную свинью, хотя ее квота на пропитание семьи на 1943 год была уже исчерпана. Почти половина этих трех центнеров ушла в Растенбург в обмен на материал на платья и вельветовые штаны для детей. Штепутат прикидывал, как можно было бы уладить дело, причем так, чтобы и Кальвайт мог записать в бумаги разумный довод. Если бы свинья была зарезана после 31 декабря, тогда не было бы никаких возражений. Конечно, это подтвердил и Кальвайт. Потому что, само собой разумеется, Эльзе Беренд и на 1944 год полагается свинья на пропитание. Значит, оставалось только превратить свинью, убитую на Рождество 1943 года, в свинью 1944 года. Смотря по обстоятельствам, могло случиться так, что свинью 44 года пришлось убить еще в старом году. Но Кальвайту необходимо точно знать эти обстоятельства, ему нужно занести их в документ, ясно же. Вот можно, например, сказать, что в начале января 44-го намечалось молотить хлеб. А молотьба крайне важна для немецкого народа! Тот, кто собирается молотить, не может отвлекаться на забой свиньи. Поэтому пришлось борову умереть еще до молотьбы, в старом году. Да, это пойдет, это звучало убедительно и для Кальвайта.
Поляк Станислав прислушивался к разговору издалека. Когда он сообразил, о чем речь, ему стало ясно, что всю эту кашу заварила Катинка. Станислав попятился в хлев. Он прошлепал мимо лошадей, свиного закута, поднял, проходя, сломанную рукоятку от вил, валявшуюся в углу. С дубинкой в руке он добрался до коровника и обнаружил в конце хлева Катинку, поившую телят. Станислав продолжал двигаться тихо. Оказавшись позади Катинки, он бросился на нее, положил себе на колено, поднял юбку и стал бить сломанной рукояткой от вил. Она не закричала. Она вцепилась зубами в его бедро. Обхватила его ногу, повернулась перед ним на колени, залезла головой между его ногами. Она держала его крепко и не отпускала. Он бросил дубинку, потащил ее на овсяную солому, приготовленную на корм коровам, упал на нее, скрыл ее всю под собой. Коровы спокойно лежали и безучастно смотрели на солому, в которой барахтались Катинка и Станислав.
В конце февраля Штепутата прихватил такой сильный прострел, что ему пришлось на время лечь в кровать. Он лежал, обмотанный тряпкой, на горячей картошке, которую Марта меняла каждый час. В эти дни лесник Вин развозил на санях поместья заказанные дрова.
– Я пришлю тебе пару русских, они распилят и расколют, - сказал камергер Микотайт.
В воскресенье утром пришли четверо пленных. Двое несли топор, самый маленький тащил на плече длинную пилу. Они подошли и встали у двери дома Штепутата. Штепутат приковылял на костыле и показал им работу. Герман смотрел из окна, как русские принялись за штепутатовы чурки. Поленья так и разлетались.
– Выглядят как разумные люди, - заметил мазур Хайнрих.
Ничего удивительного, Микотайт наверняка прислал самых лучших.
Вскоре Герману стало скучно сидеть на подоконнике. Он вышел на двор и остановился на приличном расстоянии, чтобы на него не летели буковые поленья. Один из них что-то крикнул. Звучало как: "Ну что, малыш, хочешь нам помогать?" По-русски, конечно.
Герман засмеялся. Один, с бородой, так клал полено на чурбан, что оно после удара топором летело, кувыркаясь, в воздух. Он повторил это несколько раз. Каждый раз, когда полено взлетало над головами почти до крыши дома, он кричал: "Бум... бум... бум!"
Ага, это он изображал, как сбивать деревянные самолеты.На завтрак Марта позвала русских за кухонный стол. Они смущенно стояли в передней, продолжая скрести свои потрепанные сапоги. Марте пришлось несколько раз приглашать их сесть за стол. Они сидели молча и смотрели, как Марта у кухонной плиты разливает кофе. Свежий домашний хлеб, масло, колбаса, даже стакан меда от штепутатовых пчел, и сколько угодно топленого сала и жира. Чего только душа желает. Ну, начали! Герман стоял поблизости. Маленький, улыбаясь, протянул ему под нос тарелку с хлебом и колбасой. Герман покачал головой - он не хотел есть то, что предназначалось для пленных. "Жуют, как нормальные люди", думал Герман. Может быть, с б*льшим аппетитом.
Бородатый обжег горячим кофе губы. Он ругался точно так же, как ругался, уколовшись иголкой, мазур Хайнрих. А остальные смеялись над бородатым.
"Они совсем не такие, какими описывают русских", - думалось Герману. Трудно представить, как можно стрелять в таких людей. Вблизи все выглядит гораздо человечнее. Какие-то чуждые идеи приводят к тому, что люди убивают людей. Идеи делают мир злым.
Русские запалили свои самодельные папиросы, предварительно спросив у Марты, можно ли курить. Вонь была сильнее, чем после Хайнрихова самосада. Марта принесла еще бутербродов и свежего кофе. Один что-то рассказывал, и когда он говорил, все четверо поглядывали на Германа. Он наверняка говорил о каком-то маленьком мальчике, которому тоже девять лет и который живет где-нибудь в степи или на Урале. Ах, нужно бы чаще садиться вместе и есть хлеб с колбасой за отскобленными кухонными столами. Близость так хороша.
Марта подозвала Германа к себе.
– Не подходи так близко, - прошептала она. Да, да, Марта Штепутат все время боялась. Может быть, вшей, может быть, заразных болезней. И ведь Микотайт наверняка прислал к Штепутату самых чистых, самых аккуратных, самых надежных. Все равно, когда пленные опять отправились на работу, Марта скребла стол и стулья тщательнее, чем обычно. К обеду расколотые дрова были сложены за сараем. Штепутат дал каждому по новой марке, Марта выделила твердую копченую колбасу, которую маленький аккуратно спрятал под шинелью.
Дети принадлежали родителям до десяти лет, потом великий Ваал призывал их на жертву. Герману удалось сократить этот срок до девяти лет. С тех пор как группа гитлеровской молодежи с песней "Бурный горный поток" прошла через Йокенен, разбила лагерь на лугах за прудом, ночевала в палатках, варила на костре картофельный суп, а днем устроила в парке спартакиаду, Герман уже не знал покоя. Двадцатого апреля 1944 года фюрер принял его как подарок на день рождения. Ввиду военной обстановки вся Германия в этот праздничный день работала, и только детей отпустили из школы для принесения присяги фюреру.
Как Герману пришлось уговаривать Петера, чтобы он наконец согласился пойти вместе с ним! Петеру-то уже давно исполнилось одиннадцать, но на дудочку Крысолова он еще не попался. В Йокенен все-таки не воспринимали все это всерьез. На собственный отряд гитлеровской молодежи в деревне было недостаточно гитлеровской детворы, но в общем-то хватило бы на маленькое звено. Но не было никого на должность вожатого йокенских коричневых рубашек. Герман спал и видел, что в один прекрасный день он станет председателем совета округа Северный Растенбург, может быть, году в 1950-м или 1952-м.
Марта задолго до 20 апреля поехала в Дренгфурт, раздобыла без карточек и талонов черные штаны и коричневую рубашку. Только с портупеей ничего не получилось, их не было нигде. Фюрер показал свою широкую натуру по отношению к бедным и военным сиротам: Петер получил форму Национал-Социалистической Немецкой Рабочей Партии даром.
– Да, это хорошие люди, - сказал Петер и согласился раз в неделю отдавать два часа своей свободы на занятия.
Торжественный прием в Союз гитлеровской молодежи в день рождения фюрера. Они поехали - вдвоем на штепутатовом велосипеде - в Дренгфурт в актовый зал большой школы. Город на реке Омет был в этот день во власти маленьких коричневых рубашек дружины Северный Растенбург. Жарко было в этот день в апреле 1944 года, и в трактире "Кронпринц" бойко торговали льдом с лимоном по гривеннику за стакан. Флаги со свастикой вяло свисали из окон. Перед каменными плитами парадного подъезда школы стояли четырнадцатилетние с флагами и знаменами. Лица без улыбок. Исполненные решимости. Стоять смирно! Смотреть прямо перед собой! Знамя это наша жизнь!