Йоше-телок

Властью, данной нам святой Торой, именем мудрецов и праведников мы требуем, чтобы достопочтенный ребе предстал перед судом семидесяти раввинов не позднее начала месяца ияра, если мы доживем. Принимая во внимание авторитет ребе, а также его возраст, чтоб не сглазить, — как кредиторы сами приезжают к должнику, так и суд, с Божьей помощью, приедет в Нешаву, хоть это и повлечет за собой большие расходы. Но до той поры чужак, находящийся под подозрением, не про нас будь сказано, не должен ни минуты жить с дочерью ребе, да продлятся его годы, как муж с женой, покуда есть вероятность, что он совершает смертный грех. Их следует немедленно отделить друг от друга, чтобы они даже не жили под одной крышей. Так говорим мы, с разбитым сердцем, в тоске и унынии. И тот, кто внимет нам, заживет в радости, и на него снизойдет благословение. И в месяце нисане, на пасхальной трапезе, да возложит коэн для него жертву перед Богом» [177] .

177

Намек на приход Мессии и восстановление Храма и жертвоприношений.

Под воззванием стояли подписи семидесяти раввинов, каждый подписался именем отца и названием города, где находилась его община. Реб Мейлех больше не мог противиться. К тому же наместник дал ему понять, что дело нужно рассмотреть в суде, а не то властям придется вмешаться, и ребе обязался прийти на суд Торы в первый день ияра, в Нешаве, и вдобавок привести своих раввинов, нешавских хасидов.

Сразу после Пейсаха по обе стороны границы стали собираться толпы желающих попасть на большой нешавский суд Торы.

Туда съехались раввины из больших городов Галиции и русской Польши, в широких атласных халатах, с кожаными дорожными сумками, прихватив с собой шамесов; пешком приплелись маленькие тощие смуглые раввинчики, неудачники, которых люди хотели выгнать из родных местечек, поэтому они отправились искать правосудия у больших людей, собравшихся в Нешаве. С большой помпой приехали богачи, почтенные обыватели, важные персоны в блестящих бархатных шляпах, с расчесанными бородами — таким непременно нужно быть в гуще событий. По всем дорогам притащились замурзанные нищие в надежде отхватить щедрую милостыню. Писатели привезли с собой мелко исписанные листки сочинений, чтобы выпросить у нескольких раввинов одобрение и потом ездить по миру, ища подписчиков. Погорельцы, знатные попрошайки — отцы засидевшихся в девках дочерей — заранее явились в Нешаву, чтобы собрать деньги на месте и заодно добыть подписи нескольких знаменитостей, имея которые можно хоть всю жизнь разъезжать по городам и местечкам и получать кругленькие суммы. Прибыли озабоченные отцы соблазненных девушек: каждому нужна была бумага от раввина о невиновности дочери. Мужья женщин, впавших в меланхолию, приехали собирать подписи ста раввинов, подтверждающие, что их жены сошли с ума и поэтому мужья могут, не разводясь, жениться снова. Молодые люди, учившиеся на раввинов, искали встречи с великими мудрецами, мечтая, что те посвятят их в раввины. Молодые резники привезли с собой острые ножи, чтобы все видели, как хорошо они владеют инструментами. Юные дарования, буйные головы, приезжали побеседовать и поучиться, выказать свою премудрость, разжиться похвалой важного раввина, которая помогла бы им самим получить раввинскую должность или большое приданое. Кроме того, в город съехались сваты — вхожие в богатые дома нахальные бездельники — в надежде сосватать дочь богача сыну из знатного рода. В поисках правосудия явились вдовые ребецн в больших атласных чепчиках, которых община притесняла после смерти мужей, и тощие дочери раввинов, которые хотели, чтобы община дала им в приданое раввинский титул, и тогда они смогли бы заполучить жениха. Торговцы книгами с прекрасными редкостными изданиями, продавцы талесов, изготовители воротников для талесов, вязальщики цицис, скорняки со штраймлами, шляпники, издатели, что брались напечатать привезенные писателями сочинения, — все выставили свой товар. Понаехали немчики с тонкими тросточками — агенты, жаждущие раввинского разрешения на продажу всевозможных вин, сардин, растительного масла, кильки, фабричного печенья, чая и прочего добра. Прибыл даже гой-аптекарь из Мункача [178] , который изобрел порошок для бритья и теперь слонялся вокруг в поисках какого-нибудь великого раввина, чтобы тот дал ему разрешение для всех благочестивых «немцев», желающих брить бороды по закону Моисееву [179] . На собственных телегах приехали изможденные деревенские жители и привезли больных родичей — бесплодных женщин, меланхоликов, парализованных, одержимых — в надежде наконец добиться помощи, раз уж здесь собралось столько святых людей.

178

Мункач — венгерское название города Мукачево (сейчас Украина, Закарпатская область).

179

В Писании бороду запрещено брить (то есть срезать лезвием), но не стричь; по мнению многих авторитетов, можно состричь бороду ножницами либо же снять ее полностью с помощью крема или порошка, который застывает на поверхности лица, и потом его можно соскоблить вместе с отставшими волосами.

Последними явились самые важные раввины.

Прибыл мудрец из Динабурга, «железная голова» — толстый, круглый человечек, который и лицом, и одеждой напоминал лавочника, но глаза у него были большие, бешеные, они ни на чем не задерживали взгляд, а только блуждали туда-сюда, словно волки в клетке. Прибыл мудрец из Люблина — старик с белой бородой до пояса, похожий на праотца Авраама, каким его изображают гои на картинах. Прибыл праведник из Лиженска [180] ; особой ученостью он не отличался, но написал несчетное множество религиозных книжек, в которых все время что-то запрещал, все время писал: этого нельзя. Люди давно уже хотели отправиться к нему, избрать его своим ребе, но он не хотел. Приехал старейший и величайший из всех, краковский раввин, о котором никто не знал, сколько ему лет, сморщенный, усохший как щепка; старца вели под руки двое, и его большая голова непрестанно качалась влево-вправо на тощей куриной шее, как будто он перечил всему на свете, говоря: нет, нет!

180

Лиженск — старое название Лежайска, города, ранее принадлежавшего Австро-Венгрии, сейчас это Польша, Подкарпатское воеводство.

Из Бялогуры вместе с Куне-шамесом и его дочерью приехало почти что полгорода. Отец и дочь раздобрели. Они прямо-таки лоснились после привольной жизни в поездке. Кроме того, они были нарядно одеты. На голове у Цивьи даже была новая косынка. А реб Шахне-даен расхаживал повсюду победным широким шагом. Его нос никогда еще не был таким красным, как сейчас.

Поначалу даен не был уверен, что Йоше-телка отселили от дочери ребе, как того требовали раввины, поэтому он тревожился. Ходил повсюду, вынюхивая, везде совал свой красный нос, пытаясь выведать, как обстоят дела. Наконец он узнал, что Йоше живет отдельно, даже не под одной крышей с дочкой ребе, а во флигеле, как хотел даен и как требовали раввины. Реб Шахне почувствовал себя победителем, главным и единственным на целом фронте. Он с наслаждением высморкался, пожевал свою редкую бородку и стал протягивать руки всем раввинам вокруг.

— Здравствуйте, ров, хвала Всевышнему, что его отселили подальше. Есть над нами Бог, есть…

Три дня в городском бесмедреше продолжался суд. Три дня колебались чаши весов: нешавская и бялогурская. То одна перевешивала, то другая.

Посередине, в большом широком кресле, на груде подушек, подложенных, чтобы он доставал до стола, сидел краковский раввин, старец и мудрец. Его большая голова непрестанно качалась из стороны в сторону, как будто он ни с чем не желал соглашаться. Сухонькие руки он приложил к большим, отвислым стариковским ушам, чтобы слышать, о чем говорят в суде.

По обеим сторонам стола, поставленного буквой «П», восседали остальные шестьдесят девять раввинов, каждый согласно своему положению в обществе, а за другим столом — реб Мейлех и его зять. Нешавского ребе хотели усадить во главе раввинского стола, но он не желал сидеть с ними.

— Я буду сидеть рядом с моим зятем, реб Нохемом, — сказал он.

Этим он сразу же дал всем понять, что не имеет ни малейших сомнений насчет пришельца. По бесмедрешу пронесся тихий шепоток. Все уставились на подсудимого, но сам он никого не видел. Видный, высокий, сухопарый, он спокойно сидел на своем месте, погрузившись в религиозную книгу, лежащую перед ним. Исроэл-Авигдор стоял у кресла ребе навытяжку, как солдат.

С другой стороны на скамье сидел Куне-шамес с реб Шахне-даеном. Насколько суетился реб Шахне, сморкаясь, нюхая табак, размахивая руками, настолько спокоен и хладнокровен был Куне. На длинных скамьях сидели свидетели-мужчины. Для женщин отгородили уголок, завесив его скатертью со стола для чтения Торы. Остальная часть зала была битком набита приезжими: почтенными обывателями, богачами, знатью, учеными, раввинскими родичами и шамесами, которые непрерывно ссорились за места и за влияние.

— Паршивец! — бранились они. — Имей уважение! Куда ты лезешь, сопляк!..

На биме стояли большие черные восковые свечи, рядом лежали шофар и талес с китлом — одеяние для торжественной клятвы. В углу бесмедреша стояла доска для обмывания покойников, на которую люди старались не смотреть. С улицы окна облепил простой люд — ремесленники, женщины и мальчишки из хедера.

Сначала вызвали обычных свидетелей: жителей Бялогуры, в том числе Авиша-мясника.

— Свидетелю не нужно давать клятву, — сказал краковский раввин. — Но говорить перед судом — дело столь же святое, как если бы вы поклялись на свитке Торы. Вы стоите перед судом семидесяти раввинов. Это все равно что стоять перед Синедрионом. Как следует подумайте, прежде чем говорить, ибо широки двери, ведущие в ад, но узки двери, выводящие наружу. Жизнь и смерть таятся у вас на кончике языка. Вы хорошо поняли то, что я сейчас сказал?

— Да, ребе, — со страхом ответили они.

— Подойдите поближе, еще раз посмотрите на подсудимого и скажите, кто он такой.

— Йоше… Йоше-телок из Бялогуры.

— По каким приметам вы определили, что это Йоше-телок? — спросил ребе.

— Мы узнали его по наружности.

— Известно ли вам, что двое людей могут иметь одинаковую наружность?

— Да, ребе.

— Может быть, вам только кажется, что это Йоше?

— Нет, ребе.

— Вы уверены в том, что говорите?

— Да.

— Есть ли у вас хоть малейшее сомнение? Не стыдитесь признаться.

— Нет, ребе, мы бы не взяли грех на душу.

Бялогурская чаша весов опустилась вниз.

— Даен реб Шахне! — промолвил краковский мудрец. — Вы раввин, и мне не нужно рассказывать вам, что значит свидетельствовать перед раввинским судом!

— Я это знаю, — ответил реб Шахне.

Он несколько раз прочистил нос с трубным звуком в знак того, что ясно отдает себе отчет в происходящем, и сказал громким, хриплым голосом: