Йоше-телок

— Перед судом великих мудрецов и цадиков я заявляю, что человек, сидящий здесь, — помощник шамеса из Бялогуры, Йоше-телок, которого раввинский суд обязал жениться на Цивье, дочери Куне-шамеса из того же города. Она созналась суду, что забеременела от Йоше, и их поженили на бялогурском кладбище. Он надел ей кольцо на глазах у всего города. В брачную ночь он сбежал, и Цивья осталась соломенной вдовой. Я заявляю перед судом, что это тот самый Йоше.

Бесмедреш загудел. Вздохи прорезали воздух, как лезвия ножей.

— Тихо, всем молчать! — крикнул краковский раввин.

— Тихо, всем молчать! — повторили все раввины.

Бялогурская чаша весов опустилась еще ниже.

Затем вышел Исроэл-Авигдор и взялся за дело так, что бялогурская чаша резко взлетела вверх.

Он выступил очень пылко. Сначала он вымыл руки, как перед молитвой. Потом поправил ермолку и шляпу, затянул пояс и приблизился к столу так благоговейно, как будто шел на почетный вызов к Торе [181] . Затем он выпрямился, закрыл глаза и заговорил, чеканя каждое слово, зычным голосом:

181

В очередности вызовов к Торе некоторые номера почетнее других: третий, шестой, а также последний в случае чтения гафтары — отрывка из Пророков, завершающего публичное чтение Торы в субботу, праздники и посты.

— Перед судом, перед моим ребе, перед всей общиной, стоя в бесмедреше, я, Исроэл-Авигдор, сын Фейги-Леи, заявляю, что подсудимый, сидящий перед нами, — это реб Нохем, зять моего ребе. Вернувшись из скитаний, он представил нам доказательства. Я осмотрел его и увидел, что все приметы на его теле совпадают с теми, что назвала дочь ребе, Сереле. Прошу суд позволить мне рассказать об этом.

— Говорите, — повелел краковский раввин.

Исроэл-Авигдор рассказал обо всем: о «Книге ангела Разиэля», о стакане молока и всех остальных приметах. Он не упустил ни одной мелочи, ни одной подробности. Нешавская чаша весов опускалась все ниже и ниже, но вдруг она рванулась вниз с такой силой, что все разинули рты.

Исроэл-Авигдор открыл глаза, посмотрел по сторонам и взял свою бороду в кулак.

— Господа, — сказал он. — Я уже немолод, и недалек тот день, когда я предстану перед великим, последним судом на том свете, и клянусь вам моей седой бородой, что все сказанное мной здесь так же правдиво, как сама святая Тора.

Да, Исроэл-Авигдор знал, что делает. Его седая борода так дернула за чашку весов, что реб Шахне весь затрясся.

После свидетельских показаний ввели обеих женщин. Первой суд выслушал дочь Куне-шамеса.

Цивью было не узнать. После дальних поездок с отцом, после стольких встреч с незнакомыми людьми она начала вести себя как взрослая. Она понимала, что ей говорят, отвечала связными фразами и даже стала меньше заикаться и реже хихикать.

— Женщина, — предостерег ее краковский ребе, — ты стоишь перед раввинами. Ты понимаешь, что это значит? Говори чистую правду. Тех, кто лжет, поджаривают в аду, ты знаешь об этом?

— Да, — сказала Цивья.

— Подойди ближе к человеку, который сидит за столом, и скажи, кто это.

— Йоше-телок, — ответила Цивья.

— Кто он такой?

— Мой муж.

— Чем ты можешь доказать, что он твой муж?

— Я узнала Йоше.

— Других доказательств у тебя нет?

— Не знаю.

— Можешь ли ты поклясться на свитке Торы, что это твой муж Йоше?

— Клянусь, — сказала Цивья.

После нее вошла Серл, дочь ребе. Исроэл-Авигдор вел ее с таким почтением, как будто то был сам ребе.

— Дорогу! — кричал он.

Бледная, с красными от слез глазами, Серл тихо прошла через весь бесмедреш. Она взглянула на стол, за которым сидели ее близкие. Отец и муж, ее Нохем, которого уже несколько недель как отделили от нее. Отец взглянул на Сереле, а муж — нет; он сидел, погрузившись в книгу. Она почувствовала слабость в коленях. Исроэл-Авигдор принес стул для нее.

— Дочь Нешавского ребе, — заговорил краковский раввин, — знаете ли вы, что такое суд семидесяти?

— Знаю, — тихо ответила Серл, — это как Синедрион.

— Верно, — сказал краковский раввин, — может быть, вы читали Пятикнижие на идише?

— Да.

— Вы знаете, как поступают с замужней женщиной, которая живет с чужим мужем?

— Ее забивают камнями.

— Верно. Вы знаете, что с той поры, как Храм разрушили, раввинский суд не имеет права выносить такой приговор. Но вместо этого виновницу постигает небесная кара.

— Знаю, — сказала Серл. — Ранняя смерть.

— Верно. Подойдите ближе, посмотрите на человека, сидящего здесь, и скажите перед судом, кто он такой.

— Мой муж, реб Нохем, — твердо ответила Серл.

— Почему вы так уверены в этом? Ведь мужа не было с вами целых пятнадцать лет. Вы узнали его?

— Было несколько примет.

— Каких примет?

Серл опустила голову.

— Не стыдитесь. Вы стоите перед судом. Были ли это приметы, известные лишь мужу и жене?

— Да.

— Мог ли кто-то другой знать о них? Вы никогда не рассказывали о них кому-то из близких подруг?

— Нет.

— Может быть, ваш муж рассказал кому-нибудь, и тот воспользовался ими?

— Были и другие приметы: на его теле, — тихо сказала Серл и залилась краской. — Отец, чтоб он был здоров, приказал осмотреть его.

По бесмедрешу пробежало бормотание.

— Тихо! — крикнул краковский раввин.

— Тихо! — повторили все раввины.

Сереле вернулась на место. К столу вызвали Куне-шамеса.

— Реб Куне, — сказал краковский мудрец, — вы истец, отец бялогурской соломенной вдовы, которая утверждает, что сидящий здесь человек — ее муж Йоше. По закону, истец должен поклясться. Поскольку женщина не может давать клятву, это должны сделать вы, ее отец. Можете ли вы поклясться, что этот человек — муж вашей дочери?

— Да, ребе, — твердо ответил Куне.

Голова раввина закачалась во все стороны.

— Клятва — дело нешуточное, — грозно произнес он. — Кто дает ложную клятву, намеренно или по ошибке, для того ад — слишком мягкое наказание. Если у вас есть хоть малейшее сомнение, скажите суду.

— Я хочу поклясться, — сказал Куне. — Правдивую клятву давать не грех.

— Шамес, погаси восковые свечи, — приказал раввин, — и зажги черные.

Тот повиновался.

— Принеси доску для обмывания и поставь на биму.

Все побледнели. Куне оставался невозмутим. Ему это все было знакомо.

— Реб Куне, вымойте руки, поднимитесь на биму и наденьте китл и талес.

Куне подошел к умывальнику, ополоснул руки, затем спокойно взошел на биму и надел китл и талес.

Краковский мудрец, поддерживаемый двумя раввинами, шаткой походкой приблизился к биме и постучал по столу.