You raped my heart

Очередной грохот вырывает девушку из краткого плена своих мыслей и порочных желаний. И хорошо. Задумавшийся — не жилец сейчас. А Кристина хочет жить. Она стоит, лопатками царапая стены, всем позвоночником вдавливаясь в холодный камень, будто желая с ним слиться, и так сжимает руки в кулаки, словно ищет недостающие силы. Моральные, физические — хоть какие-нибудь, чтобы просто взять себя в руки. Девушка пытается открыть рот, сказать что-то, но язык ловит лишь известку с губ. И в горле хрипота. И хочется плакать. Рыдать. Рвать ногтями горло.

Потому что все это слишком.

Эрик, Эдвард, Уилл и этот грохот. Не надо быть Эрудитом, чтобы понять, что фракция рушится. Горит бесславно и безвестно, то ли специально, то ли ненароком. Еще один громогласный звук, режущий барабанные перепонки. Бом, бом, бом. Трах. И что-то так страшно крякает вдалеке, а затем полыхает. И нос смуглокожей девушки втягивает запах гари. Яма действительно горит.

И впервые Кристину накрывает паника.

Заваленная камнями, еще с не до конца окрепшими рукой и ногой, чью плоть пробороздили ее же собственные кости, морально разбитая, почти убитая — Кристина понимает, что у нее не осталось сил. Дело не в желании или нежелании, а в том, что шевелиться действительно трудно. Весь ужас пережитого обрушивается на ее плечи с такой удушающей силой, что становится страшно. Впервые и по-настоящему. И ладони в кровь, царапая о стену. Так надо. Боль не дает провалиться в забытье. А Кристине так хочется. Она устала.

И в этот самый момент девушка осознает, что в ее мозгу крутится одна назойливая мысль. Жадная, нужная, практически жданая.

Она думает о нем. Об Эрике.

О том, что он делал, говорил, как смотрел, как касался, как целовал. Это было волнительно. Кристина признает. И в этот момент кажется себе столь жалкой и никчемной. Посмотрите на нее. Привалилась к стене, ноги едут по полу, вся в известке и с опухшими глазами да блестящими щеками. И жизни нет во взгляде. Где та Кристина, которой она всегда была? Нет ее, вытравили. Бездушным суррогатом заменили. Эта Кристина не хочет жить, себя хоронит, на тот свет провожает. А потом ладонью по камню. До крови. И жидкость рдяная из раны.

Кристина, очнись.

И тогда голова проясняется. До мутного, измученного сознания доходит страшный факт — Яма рушится, а она зажата в каменной ловушке.

Вдох. Выдох. Сосредоточиться.

Кристина сжимает виски пальцами. Рукава кофты едут вниз, обнажая фиолетовые кровоподтеки на смуглой коже — работа Эдварда и Уилла. Мерзавцы. Нет. Не то. Не сейчас.

Девушка прислушивается. Время от времени раздается грохот — камни продолжают падать, руша всю кладку сердца фракции огня, кося длинные коридоры, перегрождая их огромными валунами и завалами, ломая железные лестницы, ведущие к спасительному свету. Остается лишь темнота, духота и запах гари да вкус желчи на языке. Кристине хочется отплевываться. Но девушка старается всего лишь размеренно дышать.

Вдох и плавный выдох. И снова.

А потом громкий взрыв практически над самым ухом.

Кристина непроизвольно вскрикивает, приседает на корточки, обхватывая голову руками, скрючиваясь на полу, в углу. А ее засыпает известкой, мелкие камни путаются в ее волосах. Вся одежда из черной становится белой. Цвет пепельный, выжженный.

Кристина не знала, что бывает так страшно.

— Вот ты где, — голос ярый, раздраженный, с сардоническими нотками, но притом такой уверенный, что девушка даже поднимает голову. — Какого хера ты здесь расселась?

— Эрик…

Он возвышается над ней. Далекий и чужой, знакомый и близкий. Странный человек со странными чувствами, что стелют его стальные глаза. И вместо крови у него ржавое железо. Хлюпает в венах, травит. Но Кристина отчего-то зажимает рот ладонью и всхлипывает. Так тонко и глухо.

— Твою мать! Только этого еще не хватало, — он наклоняется к ней, впивается пальцами в плечо, заставляя встать. Практически вытягивает ее измученное тело наверх, а она цепляется за его предплечья. Как в той страшной комнате после ада. — Не реви. — Говорит он. — Идти можешь?

Кристина поспешно вытирает пальцами щеки, моргает, стряхивая влагу с ресниц. И втягивает носом воздух. Зря. Известка тут же оседает в носоглотке. И девушка кашляет. А Эрик крепко держит ее за плечо.

— Пошли, — голос скрипучий, клокочущий в горле. Такой привычный.

Кристина запинается на этой мысли. Потому что среди истерзанных камней, горящего вдалеке пожара, запаха гари и мелкой пыли, стелющей глаза, она кое-что понимает.

Эрик стал для нее привычен.

Вот так просто. Практически естественно. Аж тянет рассмеяться в голос. Громко и зычно. Но не время и не место. Но мужчина этот больше не вызывает у нее опасений. Любопытство, интерес, желание понять и узнать. И еще то самое чувство, от которого ее напряженные соски царапают майку. Даже сейчас оно колышется в ней, когда девушка смотрит на широкой разворот его плеч и мощную шею. Как сука во время течки. Это отвратительно. Должно так быть. Но внутри что-то ликует.

Он толкает ее в плечо. Кристина спотыкается. Колени сминаются камнем. Эрик же даже не помогает ей встать. Ноги у нее еле гнутся, мышцы одеревенели, а низ живота продолжает тянуть болью.

Ты был прав.

Ей хочется прошептать это, бросить мужчине в спину. Признать свое поражение.

Я — слабая, Эрик. Ты выиграл. Но запомни, что пытаться идти дальше я никогда не перестану.

Это все мысли. Клубятся, налезают друг на друга. И шаг, потом снова один. Локти, костяшки, колени в кровь. Когда-нибудь до мяса. До мраморной кости. Она знает.

— Кристина, мать твою, да приди ты в себя! — Его лицо так близко, и он трясет ее за плечи. — Я оставлю тебя здесь, девочка. — Шипит он своим низким голосом. — Приходи в себя. — И удар по щеке. Отдается звоном в мозгу, бьется в сознании. Даже такой слабый, почти неуверенный. И осознание кренится ближе к миру реальному, чем к эфемерному.

Девушка трясет головой, различает очертания разрушенного коридора и разваленных стен. Ноги ступают по мелким камням и каменной крошке. Шаг за шагом. И Кристина трет виски, все больше возвращаясь к мгновению, к настоящему. И вместе с осознанием приходит боль. Такая колючая, едкая, что девушка кривится.

— Что произошло? — Голос ее тихий и ломкий.

— Ямы больше нет, — говорит Эрик, огибая огромный камень, что явно был потолком. Кристина следует за мужчиной, и ей в глаза бросается алый сгусток, застывший на поврежденных плитах. Девушка в который раз зажимает рот рукой. Это тошнота. Не сейчас.

Теперь голова гудит постоянно, будто что-то скребется о череп изнутри. Кристина сильно хмурит брови и еле терпит. Отвлекают лишь ногти, которые девушка запускает в собственную кожу. Так действительно легче. Отвлеченнее. Отрешеннее.

— Эрик?

— Ну что? — Она не видит, но легко может представить, как он закатывает глаза.

— Так что произошло?

— Послушай, — он резко останавливается, и девушка чуть не налетает на него. Когда мужчина поворачивается, она сталкивается с его глазами. Те горят чумным огнем. — Заткнись. Ты меня уже заебала. Не время и не место говорить. — Голос у него — раскаленная сталь. — Поэтому захлопнись и не давай мне повод думать, что ты в конец тупая.

Кристина молчит. Грубо. Резко. В стиле Эрика. И поджимает губы. Она думала о чем-то ином? Вот он. Во всей красе. И все сказанное им было еще столь гуманно. Она понимает, осознает, догадывается.