Юбер аллес (бета-версия)

Скорее всего, Анастасия Германовна умрёт. Вероятность довезти до больницы человека с тяжёлой затылочной травмой невелика. А если даже это удастся и врачи её вытащат с того света - тяжёлая инвалидность ей, скорее всего, обеспечена. В любом случае, ничего хорошего её не ждёт.

Власов прикинул ближайшие последствия. Срывается целый ряд запланированных мероприятий. Во-первых, обезумевший от горя профессор вряд ли окажется сколько-нибудь вменяемым собеседником - а, значит, о продолжении истории с архивом можно забыть. Может быть и хуже: Фридрих прекрасно знал, как странно могут вести себя люди, столкнувшись с необъяснимым и непонятным несчастьем. Рациональному уму ясно, что в современном мире легче погибнуть, поскользнувшись в ванной, чем попав под пулю террориста, и что трухлявая деревяшка могла сломаться в любой момент. Но получилось-то так, что сломалась она во время его визита... что именно он, Власов, принёс в дом беду... и если в голове профессора что-нибудь повернётся в эту сторону, можно ожидать чего угодно, вплоть до какого-нибудь нелепого оговора в полиции... Впрочем, неприятных объяснений с русской полицией ему не избежать в любом случае. Во-вторых, поползут слухи: Вальтер Порциг достаточно известен, чтобы поговорить о происшествии - которое, ну конечно же, сочтут "странным и подозрительным". Российская либеральная пресса вполне может заинтересоваться, ей всякое лыко в строку, как сказал бы Эберлинг... особенно сейчас, момент уж больно подходящий... а его, Власова, и так уже знают лучше, чем хотелось бы. Плохо, очень плохо...

Порциг тем временем закончил объясняться со "скорой" и бросил трубку. Силы тут же покинули его и он сел на пол.

Фридрих это заметил.

– Встаньте, профессор, - тихо сказал он.
– Мужчина не должен сидеть на полу. Что бы ни случилось.

Профессор послушно встал, но тут же привалился к роялю.

– Как же это так... а?
– только и сказал он.

Фридрих заглянул в глаза старика и понял, что тот не будет говорить ерунды в полиции.

– Она жива?
– этого вопроса Власов ждал.

– Не знаю, - сказал он честно.
– Вряд ли. У неё разбита голова. Трогать её сейчас нельзя - мы не знаем, что у неё с затылком. Когда будут медики?

– Обещали через шесть-восемь минут... Скорее всего, пришлют с подстанции вертолёт, у них есть такие... маленькие машинки, - способность к рациональному мышлению возвращалась к профессору прямо на глазах, - до нас тут, в каком-то смысле, ехать неудобно... Но как же так... Вы побудете со мной? Пока всё выяснится?

Фридрих молча кивнул.

Профессор немного помолчал, потом тихо сказал:

– Спасибо. Я без вас тут глупостей наделал бы... некоторым образом.

Власову вдруг очень захотелось, чтобы произошло чудо. Маленькое такое, почти незаметное в масштабах мироздания. Чтобы Анастасия Германовна Порциг осталась жива и здорова. А ещё лучше, чтобы она прямо сейчас открыла глаза.

Он почти не удивился, когда Анастасия Германовна тихо застонала и открыла глаза.

Потом её вырвало. Фридрих вовремя успел перевернуть фрау Порциг на живот, чтобы она не захлебнулась.

Пока тело женщины сотрясалось в конвульсиях, Власов, не отрываясь, смотрел на её затылок.

Похоже, что череп был всё-таки цел. Из слипшегося от крови комка волос - они-то, судя по всему, и смягчили удар - торчал окровавленный обломок шпильки.

Kapitel 40. 22 ноября 1990 года, день. Москва, Кремль. Приёмная Верховного Правителя Российской Республики.

Первый Секретарь Партии Национального Возрождения России, Верховный Правитель Российской Республики, Верховный Главнокомандующий Вооружёнными Силами РР, Председатель Консультативного Совета, трижды кавалер ордена Святого Николая и медали "Золотой Крест", а также обладатель многих иных отечественных, имперских и иностранных регалий, в том числе "Бриллиантового Щита" первой степени, высшей индийской награды Мира имени Ганди и афганского ордена "Солнце свободы", действительный член-корреспондент Российской Академии Наук, почётный гражданин полусотни городов мира, включая Нью-Йорк, Уагадугу и Бейджин, лауреат премии Гёте за четырёхтомные "Воспоминания политика" Сергей Альфредович Мосюк по-настоящему ценил в жизни всего две вещи: власть и хорошее пищеварение.

Ещё недавно в этом недлинном списке значился также херес "Matusalem". Увы, в последние годы даже самое умеренное употребление алкоголя вступало в неразрешимое противоречие с ценностью номер два, а Сергей Альфредович знал толк в расстановке приоритетов. Поэтому он крайне скептически смотрел на пузатую бутылку в деревянном футляре, стоящую на подоконнике.

– Не беспокойтесь, - гость слегка обозначил тонкими губами улыбку, - это изделие нашей химической промышленности. Алкоголя здесь буквально две капли - как во флакончике с духами. Зато добавлен пептидный комплекс, способствующий здоровому пищеварению. На вкус... да вы попробуйте. Ручаюсь, не отличите от "Матусалема". Во всяком случае, испанским дегустаторам это не удалось.

– Все так говорят, - буркнул Мосюк, - ну, давай, что-ли.

Гость ловко раскрыл футляр: там, кроме бутылки, в специальных держателях дожидались своего часа две хересные рюмки, предусмотрительно закутанные в прозрачную плёнку. Легко снял с горлышка защитный слой, извлёк пробку, налил на два пальца. Ароматная жидкость заколыхалась на дне бокала.

– Надо же. Пахнет, как настоящий, - признал Сергей Альфредович, шумно втянув воздух ноздрями.

– Он в каком-то смысле и есть настоящий, - заметил гость.
– Основные компоненты, создающие вкус и аромат, идентичны натуральным.

– Хитрость какая... А, кстати, от кого подарочек-то? А то неудобно.

– Можно сказать, что в настоящий момент я неофициально представляю круги, близкие к руководству НСДАП, - неопределённо сказал гость.

– И кое-что ещё, и кое-что другое, - русский диктатор шутливо погрозил собеседнику пальцем.
– Уж сколько я тебя знаю, Виктор: у тебя всегда есть что-то ещё в кармане... Ну, ну, не будем суетиться. Понадобится - скажешь.

– Непременно, - улыбнулся гость.
– Ну, давайте за встречу. Я её ждал три дня, - добавил он уже без улыбки.

– Всего-то?
– удивился господин Первый Секретарь.
– Непорядок. В следующий раз прослежу, чтобы раньше чем через неделю тебя ко мне не пущали. А то - ну что это: прилетел, улетел... Надо же и по Москве погулять. У вас в Эстляндии скукотища, а в Москве - лепота. Живи, дыши! Нет, нельзя так сразу - бац, и к делам. Да к тому же и слухи идут нехорошие, будто есть один такой коммерсант, что к Верховному дверь ногой открывает... Лишнее это всё, лишнее. Меня и так на части рвут - за одну ногу ваши, за другую наши. А за то, что между ног, западники тянут. Хорошо хоть у меня те места дублёные... хе-хе, - старик потешно приподнял седую бровь и орлом оглядел окружающее пространство.

Так называемый "малый кабинет" производил на непривычного человека странноватое впечатление: узкий, неудобный, весь заставленный мебелью - на небольшом пространстве умещался письменный стол, два кресла, два диванчика разной длины, небольшой журнальный столик, несколько стульев с гнутыми ножками и два массивных шкафа со стеклянными дверцами. При этом сам хозяин кабинета предпочитал во всех случаях либо стоять, либо лежать, но не сидеть. Книги он читал, облокотившись на специальный пюпитр - на котором, впрочем, хорошо помещался и нотицблок.

Отвращение к сидячему образу жизни Сергей Альфредович заработал в молодости - когда товарищи по партии, недовольные слишком быстрым возвышением господина Мосюка (он тогда как раз выдвигался в депутаты от областной первички), подложили ему под обивку кресла плоскую противопехотную мину, срабатывающую на отжим. Мина должна была взорваться, когда он встанет - и превратить всю нижнюю часть туловища Сергея Альфредовича в фарш. Молодой кандидат в депутаты, однако, почувствовав под собой чужеродный предмет, заподозрил неладное. Более того, у него хватило ума или профессионализма - Мосюк по военной профессии был минёром - не вскакивать с кресла. Как потом пошучивали соратники, Сергей Альфредович задницей почуял, на что сел. У Мосюка это место всегда было чрезвычайно чувствительным... Как бы то ни было, он неподвижно просидел на этом кресле шесть часов, пока мину не обезвредили. С тех самых пор в быту Сергей Альфредович обходился пюпитром и диваном. Впрочем, от спецмашины со стоячим сиденьем - такое ему предлагали - Первый решительно отказался: Мосюк терпеть не мог оригинальничанья. И экстравагантных жестов не позволял никому. Даже себе.