Юбилей Данте

— Скажи, чего тебя понесло в артисты, а, Кябирлинский?

— Не знаю… Очень хотелось… Ты не смотри, что я сейчас такой… Было время, я играл в нашем районном театре Октая, Айдына, Шейх-Санана…

— Иди ты!

— Клянусь своей жизнью, Джавад. Я был единственный сын у отца, он мечтал сделать и меня муллой, хорошо обучил меня персидскому языку, арабскому.

— Напрасно ты не стал муллой, Кябирлинский. Знаешь сколько они зарабатывают? Читал бы себе сейчас заупокой ные молитвы по умершим и жил бы лучше, чем народны; артист.

Фейзулла улыбнулся, покачал головой, предаваясь каким то воспоминаниям.

Затем сказал:

— Я до сих пор хорошо помню молитвы из корана.

— В самом деле? Тогда почему ты не станешь муллой? Фейзулла удивленно посмотрел на собеседника.

— О чем ты говоришь, Джавад? Какой из меня мулла?

— Почему бы нет?

— Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Я — и вдруг мулла?

— А что?.. Отец твой был муфтием, лицо у тебя благооб разное, к тому же наизусть знаешь коран. Что еще нужно для муллы?

— Странно ты рассуждаешь… — Этот неожиданный раз говор смешал мысли Фейзуллы; он призадумался, наконец сказал: — Как же я стану муллой, если не верю в аллаха?

— Чудак! Да зачем тебе верить? Или думаешь, сами муллы верят? Ты лучше послушай меня. От театра толку не будет. Стань муллой, живи себе как министр, что тебе до аллаха? Веришь — верь, не веришь — не верь. Знай я коран, я бы дня не остался в театре. Нет более дурацкой профессии, чем наша — драматического артиста. Запомни: надо быть или таристом, или певцом-ханэндэ, без которых не обходятся свадьбы, или ашугом, или же муллой. Знаешь, как зарабатывают на свадьбах, на поминках! Ну вот, Кябирлинский, мы приехали — Баксовет.

— Большое спасибо, Джавад. Отниму у тебя еще одну минуту, не обижайся.

— Хорошо, говори!

— Так ты скажи Сиявушу. Он тебя послушает. Скажи ему, чтобы не обижал меня.

— Скажу.

— Ты понимаешь, Сиявуш преподает в театральном училище, где мой сын. На днях пришел и говорит студентам: на земном шаре еще не рождался более бездарный артист, чем Кябирлинский. Конечно, мой парень готов был провалиться сквозь землю. В аудитории его ровесники — есть друзья, есть враги.

— Глупости болтает Сиявуш. Скажу ему.

— И еще, Джавад…

— Ну?

— Есть еще одно дело.

— Что такое?.. Говори быстрее, ты меня режешь без ножа, опаздываю!

— Честное слово, другому не сказал бы… А тебе откроюсь… Только не подумай, Джавад… Ты знаешь, я не придаю значения таким вещам… Но у каждого есть не только друзья, но и враги… Да и жена без конца пилит меня…

— Не тяни, Кябирлинский, заклинаю тебя прахом твоего отца! Выкладывай суть дела! Ну?

— Суть дела в том, что в нынешнем году мне исполнится ровно шестьдесят. Я, конечно, не Араблинский, не Аббас Мирза, тем не менее я внес лепту, так сказать… Думаю, может, и мне там… какое-нибудь звание или еще что… Не подумай только… Я на такие вещи не падок, сам знаешь… Но смотришь: вчерашние мальчишки становятся заслуженными артистами… Нет, ты не подумай, я ничего не говорю… Дай им бог удачи… Но ведь и мы тоже… Сколько лет трудимся не покладая рук… Так пусть хотя бы немного…

— Понимаешь, Кябирлинский, — перебил его Джавад, — звание — это немного сложно. Но я поговорю с Сиявушем, Добьюсь для тебя грамоты от месткома или еще что-нибудь. Ну, извини, я уже опоздал…

— Спасибо, большое спасибо, да будет твоя жизнь долгой, — говорил Фейзулла, выбираясь из машины.

Он зашагал по улице, продолжая бормотать слова благодарности. А машина Джавада была уже далеко.

Фейзулла вошел в телефонную будку, позвонил на карамельную фабрику, где он был руководителем драмкружка.

— Передай ребятам, — наказывал он кому-то, — чтобы собрались не в семь, а в восемь. Или, скажем, в пятнадцать минут девятого…

Фейзулла направился домой.

Он жил в старом доме на втором этаже. Двор — маленький, узкий, темный. Зеленый скользкий камень под краном, из которого вечно сочилась вода, походил на огромную лягушку. Во дворе, кроме крана, были еще уборная с замком на двери, большой мусорный ящик и пирамида картонных коробок — собственность продовольственного мага зина.

На второй и третий этажи вела железная лестница, Если по ее ступенькам ступали неосторожно, она громыхала так, что казалось, будто по ней шагает армия закованных броню солдат.

Застекленные галереи второго и третьего этажей смотрел во двор.

Семья жила в квартире, состоящей из одной комнаты подобия прихожей, которая служила также и кухней, здес стояла маленькая газовая плита с двумя конфорками. Даль няя часть прихожей была отгорожена занавеской. Там стояла раскладушка, на которой спал Эльдар.

Юноша прибил к стене над изголовьем две книжные полки. На них стояли книги, журналы о театре и кино, Противоположная стена была оклеена сверху донизу портре тами кинозвезд, это были главным образом фотографии киноактрис, вырезанные из польских журналов «Фильм» и «Экран». На полу у кровати стоял магнитофон, рядом — гора кассет с лентами. Здесь было царство Эльдара, его мир в четыре квадратных метра, полный головокружительных грез и кухонного запаха.

В комнате, довольно большой, был всегда полумрак: един ственное окно давало слишком мало света. Стояли впритыь одна к другой две кровати, массивный угрюмый комод кофейного цвета, стол и четыре стула.

С комода углом свисал кружевной, ручной вязки, накомодник. Кровати были застланы плюшевым покрывалом с изображением двух всадников, похищающих красавицу. На столе, наискось поверх клеенки, лежала кружевная дорожка — родная сестра накомодника. Занавеска на окне и салфетка, прикрывающая крошечный экран допотопного телевизора «Луч» в углу комнаты, обшиты точно такими же кружевами.

Палас на полу был местами протерт, сквозь него то здесь, то там проглядывали красноватые половицы.

На стене висел в позолоченной рамке портрет Фейзуллы в какой-то роли и с десяток фотокарточек: жена Фейзуллы Хаджар-ханум в молодости, Эльдар. Эти фотокарточки были маленькие. Над ними висел большой фотопортрет мужчины. Это был покойный свояк Фейзуллы, муж жениной сестры Гамар, Искендер Мурадалиев…

Много лет назад Искендер и Гамар погибли в автомобильной катастрофе.

Когда Фейзулла появился на пороге прихожей-кухни, Хаджар беседовала с заглянувшей к ней соседкой Ана-ханум.

В квартире — ив прихожей, и в комнате — царил смешанный запах плесени, сырости, грязной посуды, постного масла и хозяйственного мыла.

Ана-ханум при виде Фейзуллы сказала:

— Удачи вам во всем, — затем обернулась к Хаджар: — Хорошо, баджи, я пошла.

Фейзулла, пройдя в комнату, снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, вернулся в кухню, вымыл под умывальником руки и лицо.

— Я что-то не улавливаю запаха бозбаша, жена! — заметил он шутливо.

Хаджар промолчала.