Юноша с перчаткой

Ах, это Пеструшково, зеленый рай! Деревня в глубинке, пятьдесят домов, и все на одной улице. Мы жили в дощатом бараке, построенном для сезонников, вроде нас. Над входом красовалась карандашная надпись: „Здесь отбывали срок и жарили(сь) на одной сковороде шестнадцать мучеников из МАИ“. Эту сковороду они завещали нам, мы с трудом отчистили ее от копоти.

Мы копнили сено с девяти до двенадцати, а потом с двух до шести. Зато после ужина — свобода! И мы кипятили чай на костре, и гуляли под луной от деревни к деревне… Тогда мне казалось, что мы подружились навек, но начались занятия, и наш курс опять распался на Компанию, Общагу и Протоплазму.

И сейчас, когда мы набились в автобус и Гранд, шокируя публику своей испанской бородкой, затеял перекличку, повеяло тем, летним. А снег все валил, и окна в автобусе были залеплены снегом. Все давно забыли, что это моя затея, и я была этому рада. И еще я была рада, что увижу Вальку Тарасова. Если его не засыпало снегом, как на моем рисунке… Издалека, с другого конца автобуса, сквозь шум и смех я слышу реплику Гранда: „Для любви, мадам, я слишком стар, а для дружбы слишком молод!..“ Эту реплику он всегда пускает в ход, когда его пытаются воспитывать.

Высотный дом мы нашли легко, чего нельзя сказать о Тарасове. Нам сказали, что он на участке. Но участок был так велик, что Валька совсем затерялся. Горы снега высились во дворе высотного дома и вокруг него, хотя до шпиля было еще далеко. Среди снежных гор были прорыты тропинки к подъездам, словно кротовые ходы. Одна из таких тропинок привела нас к Вальке Тарасову. Он орудовал большой деревянной лопатой. Пальто на нем не было, только свитер и ушанка на затылке. Ему было жарко… И тогда мы построились, и Гранд гаркнул:

— Взво-од! Смирно!..

Валька поднял глаза и увидел нас. И, по-моему, он сразу увидел меня.

— Товарищ командующий! Подкрепление прибыло! — гаркнул Гранд.

— Вольно! — сказал Валька и засмеялся. Чувствовалось, что он рад и удивлен. — Работенка для вас найдется. Снегу у меня много, хватит на всех. Вот с лопатами дело хуже.

Он повел нас в подсобку и выдал орудия труда. Лопат действительно не хватило, и тогда мы решили, что будем меняться. Участок мы поделили, и работа закипела. Нам с красивой Ритой достался большой деревянный скребок с двумя рукоятками по концам. Это роскошное изобретение двадцатого века чем-то похоже на плуг. Может быть, тем, что у плуга тоже имеются рукоятки. На этом „плуге“ мы пахали часа три или даже больше. И хотя нас иногда сменяли, мы вскоре поняли, почему Валька Тарасов был без пальто. Всем было жарко. И хотелось пить, как тогда, на сенокосе.

И наконец Гранд скомандовал отбой. Снегопад продолжался, но двор высотного дома выглядел теперь совсем иначе. Белые копны снега снова напомнили мне Пеструшково. Валька Тарасов сказал, что ночью придет техника и вывезет снег. Он затребовал три комбайна, но ему обещают только два.

Все стали расходиться. Но тут кто-то вспомнил про Валькину хату. И он повел нас к себе. Когда мы стали спускаться по ступенькам вниз, я вспомнила Валькину частушку: „Я живу в высотном доме, но в подвальном этаже…“ Мы вошли и ахнули. Это была настоящая мастерская. По стенам висели Валькины работы, знакомые нам и совсем новые. Я знала, что Тарасов увлекается чеканкой, но только тут увидела, как здорово это выглядит на стене. И не просто на стене, а еще на черном обугленном дереве, которое служит фоном.

Здесь стояла раскладушка, застеленная тонким одеялом, как-то по-солдатски, стол и два стула. А на двери были нарисованы две скрещенные лопаты, перевитые похожим на змею шлангом.

— Это мой герб, — сказал Валька.

Он очень устал, но все же пошел нас проводить. Я сама не заметила, как все рассосались и мы остались с ним вдвоем.

— Слушай, а ты кумекаешь, — сказал он.

— Ты о чем? — я сделала вид, что не поняла.

— В общем, ты молодец… Я не умею благодарить, но я все оценил… И не вздумай меня разуверять, Детка.

Мы дошли до угла и остановились. Так мы стояли и смотрели друг на друга, и снежинки пролетали между нами. Вдруг он сказал:

— Слушай, я все хочу спросить… — И он глянул на мои ноги: — Ты какой носишь?..

— Тридцать пятый, — сказала я.

— Годится… Слушай, ты мне поможешь купить туфли? Завтра после лекций, лады?..

Я чуть не спросила: „Для кого?“ — но вспомнила уроки Гранда и удержалась. Я даже вида не подала, но настроение у меня испортилось. И я впервые подумала: хорошо, что Валька не в моем вкусе.

Дома никого не было. На столике в передней лежала записка от тети Вари. Она писала: „Конфликты сняты, улетаю вечерним рейсом, ключи где всегда. Целую всех. Варя“. И внизу приписка — для мамы: „Юлька мне все сказала…“

„Тем лучше“, — подумала я. Все же мне было неприятно, что я открыла маме Юлькину тайну. Значит, это больше не тайна… Тем лучше.

Только теперь я почувствовала, как устала. У меня болели руки, ноги и почему-то шея. И щеки горели. Будь дома мама, она бы уже заставила меня измерить температуру. Но я знаю, что просто устала… Просто устала… „Я не умею благодарить!..“ Все же интересно, для кого эти туфли?

Я вытаскиваю свой проигрыватель и ставлю „Романс“ Шостаковича в исполнении ансамбля скрипачей. Музыкальная запись сделана в Риге, в Домском соборе, и на конверте пластинки изображен этот собор, знаменитый своим большим органом и акустикой. И еще там замечательные витражи.

Эту музыку я могу слушать без конца. Она успокаивает и в то же время волнует. Да, именно в ней чувствуется сдержанное волнение. Я достаю с полки книгу и открываю страницу, которую знаю на память. Вот он, мой „Юноша с перчаткой“!.. Как мне нравится его лицо.

Он чем-то огорчен, но пытается это скрыть из гордости. Один известный искусствовед сказал, что это Ромео, в котором уже угадывается Гамлет. А Юлька сказала, что мы разминулись в веках…

Поют скрипки, снег идет за окном, и мы оба молчим. Нам обоим грустно. Так грустно, как будто мы любили друг друга, а теперь расстаемся… Видел ли он когда-нибудь снег? Ведь он венецианец!

— По какому случаю бал? — спрашивает папа. — Гремит музыка… И, конечно, всюду свет!..

Я не слышала, как он вошел. Щелкают выключатели. Шуршит умолкнувшая пластинка. Я ставлю на полку книгу и думаю: для кого эти туфли?

Сразу после лекций Валька Тарасов подходит ко мне и говорит:

— Пошли?

И мы с ним едем в Дом обуви. Суббота, и народу везде полно. В торговом зале, на стеллажах, стоят образцы обуви, которая есть в продаже. Они стоят по размерам — одна туфля от каждой пары. Валька растерянно спрашивает:

— Ну, как тебе? Может, те, белые?

— Мне они не нравятся. И фасон уже не модный.

— А вон те, с пряжками? Они вроде ничего…

Что-то он не называет меня Деткой. Наверно, от неуверенности. Потому что здесь я опытней его. И тогда я говорю: