Юность Маркса

Зажиточные горожане, чиновники, купцы набожны, чванливы, лицемерны. Прошел почти год, о многом иначе думает Карл, но неизменен Трир.

Все те же темы занимают неустанных посетителей «Казино» — Шлейгов, Хамахеров, Виттенбахов… Те же поглощают их заботы. Дамы в меру тратятся на благотворительные дела, в меру стареют. По-прежнему широко распространено словесное людоедство. Ни одно сборище не обходится без неутомимого обгладывания ближних.

Карл недоумевал, брезгливо отходя в сторону. С первых же дней по возвращении домой он ощутил городскую духоту. Только отец и Людвиг Вестфален остались для него прежними.

Юстиции советник значительно постарел; реже смеялись черные его глаза, мягче, утомленнее стали руки.

Кашель отца стал более глухим и надрывным. Между бровями выдавилась страдальческая морщинка, а на висках, под неживой прозрачной кожей, вздулись, указывая на распад, склеротические зеленые жилки.

Дела Генриха Маркса во время отсутствия Карла были нехороши, как и его здоровье. Кашель мешал выступать в суде. Ослабело горло. Клиенты начали считать адвоката старомодным. Подросло новое поколение. Генрих, утаивая горечь, перечислял сыну имена молодых конкурентов.

— Надо посторониться. Тесно. Они толкаются и опережают нас, стариков. Я сам был когда-то таким. У молодых просторнее глотка, крепче кулаки, свежее задор. Нужно вовремя убраться с дороги, чтобы не мешать своим детям. Пройдет еще несколько лет, и ты, Карл, будешь справедливо добиваться работы, как они. Разве могу я помешать тебе в этом? Мне пора на покой. Но кто поможет детям? Эдуард, увы, так слаб. Дочерям нелегко в настоящее время без приданого найти мужей. Только бы продержаться до того, как вы станете на ноги. Я уверен, ты принесешь мне счастье, Карл, — говорил Генрих, оставшись с сыном в небольшом саду за домом.

Была ночь. Пахли корицей завитые левкои. Блуждая по траве, Карл натыкался на кусты толстых георгинов. Пышные цветы напоминали трирских женщин, откормленных, больших, жеманных.

Софи сказала:

— Женщины похожи на цветы и птиц, мужчины — на зверей.

— А Женни? — спросил Карл.

— Цветущая акация.

— Чайная роза, — сказал Карл, которому акация показалась недостаточно красивой и душистой.

К удовольствию Софи, юстиции советник сравнил ее с пунцовой гвоздикой. Генриетте Маркс пришлось довольствоваться маком.

Долго спорили, подбирая сравнение госпоже Шлейг. Софи называла подругу матери красивой. Генрих Маркс не соглашался:

— Она пестра, переимчива, нахальна и криклива. Эта кривоносая женщина в лучшем случае — попугай.

Среди трирских горожан отыскалось множество сорок, цапель, павлинов, сов, ослов и свиней.

Карла нелегко было сравнить с кем-либо.

— Черный львенок, — сказал юстиции советник. Карл, закуривая, зажег спичку. Неяркий свет скользнул по узким, смуглым щекам, по черной гриве волос, отразился в карих глазах и пересек квадратный гигантский лоб — самое удивительное в лице юноши.

Вместо нерасторопного, угловатого подростка в Трир вернулся уверенный в своих силах молодой мужчина.

14

Софи любила наблюдать, сидя у окна, жизнь узкой Брюккенгассе.

Улица просыпалась рано. На рассвете въезжали в город крестьянские телеги. Рыбаки доставляли на рынок последний улов. Мозельская рыба жирная, крупная.

Молочницы привозили молоко на повозках, запряженных коричневыми осликами.

На подводах — корзины репы, моркови, салата, спаржи.

Лысая перламутровая спаржа Рейнландии ценилась иноземцами не меньше, чем рейнские вина.

Чиновники в выутюженных сюртуках и мундирах до колен, с папками дел под мышкой, проходили на службу.

Софи смотрела на улицу сквозь занавеску. Нелегко застегивать на спине корсаж кисейной нижней юбки и одновременно обозревать со второго этажа пешеходов. Она угадывала знакомых по походке и по тулье головных уборов, скрывающих лица.

Помещики прибывали редко ранее полудня в каретах, бричках и верхом.

В жаркие часы улица пустовала, но в сумерки на Брюккенгассе было многолюдно. Парад телег, повозок, пешеходов, овощных корзин, ведер, бидонов, устало бредет служилый люд.

Генриетта Маркс раскладывает пасьянс на круглом столе в своей комнате. Довольство собой, прожитой жизнью и семьей подрумянило ей щеки, округлило тело, придало глазам сытую вялость. Вся жизнь жены юстиции советника умещается в этой двухоконной комнате. Здесь она зачала, родила и выкормила своих детей. Здесь в один и тот же час на протяжении почти двух десятков лет подытоживала Генриетта все возрастающие расходы.

В угловую комнату второго этажа дома на Брюккенгассе стекалась городская молва. Сидя за рукодельем, за книгой или пасьянсом, задумывалась Генриетта над будущим своих детей. Дочерям следовало подыскать богатых и надежных мужей. Об участи сыновей мать беспокоилась меньше. Герман внушал матери больше жалости, чем гордости. «Как-нибудь проживет, однако», — надеялась она. Вот Карл… У него строптивый, ненасытный, бездонный ум, предотвращающий уныние, бичующий пассивность и вялость. Он будет тем, чем захочет: ученым, великим писателем или влиятельным юристом. Генриетта уверена в необыкновенном жребии сына. Ей бы очень хотелось видеть Карла на университетской кафедре. Трир, конечно, мал для него, как колыбель для выросшего гиганта. Но Кёльн или даже Берлин кажутся матери под стать сыну. Там у него будут собственный дом, деньги в банке, слуги, экипажи. Жену возьмет он из хорошей семьи и с хорошим приданым.

— Любовь проходит, а деньги остаются, — говорит часто Генриетта.

Господина профессора или юстиции советника, а может быть, господина королевского министра Карла Маркса будут посещать могущественные банкиры, сиятельные вельможи. Ротшильд и Генц почтут за удовольствие провести вечер в обществе сына Генриетты Маркс, урожденной Пресборк.

Почему бы и нет? В доме богатого, важного буржуа Маркса его юные сестры легко отыщут суженых.

Таковы блаженные надежды Генриетты Маркс. Ей жаль оборвать их. Как будут завидовать счастливой матери трирские горожане!

Я не уеду отсюда, — говорит Генриетта вслух, — пусть Карл будет счастлив. Он может баловать меня подарками издалека, иногда только навещая свою старую мать. Под руку с ним я выйду на Симеонсштрассе.

«Как здоровье уважаемого господина Маркса и его почтенной матери?» — будет раздаваться со всех сторон. У Карла в банке добрых сто тысяч талеров. Генриетта прикупила еще два виноградника и припеваючи доживает свою жизнь.

Какая мать в Трире не мечтает подобным же образом о будущем своего сына?