Юность Маркса

— Послушай, Шмидт, — приставали к учителю, — признавайся же в своих победах. Неужели ни одна из твоих воспитанниц не шлет тебе любовных писем?

Шмидт загадочно улыбался и отнекивался, но лицо его не выражало недовольства. Он был польщен.

Альтгауз принялся поддразнивать Бруно, оспаривая и вышучивая его разоблачение четвертого Евангелия.

Не прошло и минуты, как, позабыв о кофе со сливочным тортом, все присутствующие, кроме стариков Бауэров, двух подруг Луизы Астон и тихого Эгберта, встали из-за стола. Альтгауз с улыбкой торжествующего Мефистофеля доедал пирожное.

От четвертого Евангелия быстро перескочили к различию между христианским и еврейским богом.

Бруно и Карл принялись ходить по комнате, сначала рядом, потом в разные стороны и, наконец, навстречу друг другу. Карл, заложив руки за спину и глядя себе под ноги, двигался медленно и слушал молча.

— Иегова, — горячился между тем Бруно, размахивая руками и вприпрыжку пробегая из угла в угол столовой, — Иегова жестокий, суровый мститель. Еврейский бог самый требовательный из всех, созданных людьми. Он — кара, он — судья, он — мрачный вещатель бед. Его боятся, и страх рождает и крепит веру. Что может быть сумрачнее еврейских похорон? Как и магометане, израильтяне гнушаются смерти. Труп, будто падаль, зарывается в землю без гроба, в одном саване, под вой живых. О, Иегова страшен!

— Да, христианский бог куда приятнее. Христос так хорош собой, что я готова была бы быть Магдалиной! — отозвалась Луиза.

Она пересела на качалку, разбросала оборки светлого платья и, откинувшись назад, приняла одну из самых неотразимых своих поз. Но никто не замечал ее пухлых запрокинутых рук и манящего взгляда.

Госпожа Бауэр молчала, испуганно озираясь. Безбожный разговор, так часто затеваемый в доме, всегда был ей не по сердцу. Восхищаясь знаниями и красноречием сына, она боялась за него. Как знать, не отомстит ли небо за святотатство?

— Чем больше изучаю я буддизм, тем увлекательнее кажется мне эта религия, — сказал внезапно Кёппен.

Все обернулись к нему.

— Буддизм учит человека совершенствоваться. В конце концов в нем много материалистического.

— Еще больше эгоистического, — подсказал Маркс.

— Ты прав. Найти свое я — вот лучшая цель всякого стремления, быть в дружбе со своим я — такова самая истинная и возвышенная дружба. Этого Будда требует от людей. «При помощи своего я — побуждай свое я,при помощи своего я — преследуй свое я,и таким образом ты, бдительно охраняя свое я, будешь жить в блаженстве, монах! Ибо защита нашего я — есть само наше я, прибежище нашего я. Держи в узде свое я,подобно тому как торговец держит в узде благородного коня…» — так учит Будда.

— Но ведь это подрыв власти бога и замена его я! — сказал кто-то.

Бруно Бауэр нетерпеливо поводил плечами.

— Кёппен нестерпим со своей азиатчиной! Наступление Будды менее всего угрожает Германии, — сказал он, занятый, как всегда, только собой и тем, что казалось ему, Бруно, интересным. Молодой доцент отличался крайней самопоглощенностью и не признавал права людей заниматься чем-либо, не имеющим к нему отношения, ему безразличным.

— О, прошу вас, — попросила Луиза, скорчив ребячливую мину, — дайте Кёппену поговорить об Индии; он красноречив, как Шехерезада.

— Но Бруно хотел сказать нам нечто очень важное, — несмело вмешалась госпожа Бауэр.

Тем не менее, ободренный Луизой, Кёппен не отступал:

— Будда говорит монаху Саригутте словами Христа! «Будь добр и…»

— Были в жизни Будды романтические приключения? — собравшись с духом, спросила вдруг Лоттхен, подруга Луизы.

Кёппен, которого прервали на полуслове, сердито поморщился, но ответил:

— Подобно Христу, Будду считают человеком. Он родился в роду Сакиев в середине шестого столетия и был назван Сиддхагтха.

— Ах, — тяжело вздохнул Рутенберг, о котором все позабыли, чем он и воспользовался, опустошив до дна пивной бочоночек, дар Эдгара. — Ах, что нам предстоит теперь, когда Кёппен дал волю своей страсти! Какое дело нам, добрым немцам, до голодных индусов и их богов!

— Впоследствии, — не унимался Кёппен, — мальчик из рода Сакиев, что значит «могучих», был известен более всего под прозвищем аскета Готама. Будда — значит пробужденный, познающий.

Кёппен говорил со все возрастающим увлечением. Его всегда спокойные руки задвигались, чертя неопределенные узоры по воздуху. Иногда он живописно складывал их в пучок — жест мыслящего человека.

— Любил ли Готама? — кокетливо спросила Лоттхен.

— Его звали также Сакия Муни, то есть мудрец из рода Сакиев. Родина его — предгорья Гималаев и среднее течение Ранти.

— Можно подумать, что ты его односельчанин, — пошутил Маркс.

— Мать Будды звали Майей.

— Как, и тут непорочное зачатие? — удивился Бруно.

— Нет, человечье; отцом Будды был мужественный и любвеобильный Суддходана, он женился после смерти Майи на сестре ее, Маханаджаната.

— Но был ли Будда женат? — уже обиженно настаивала Лоттхен.

— И даже на нескольких женщинах, — язвительно ответил наконец Кёппен. — От одной жены он имел сына Рахула. Но в двадцать девять лет разочаровался он в женщинах, богатстве и пожелал уйти от мирской суеты. Так возник бог. Происхождение богов на разных материках — важнейшее дело века, — кто это будет оспаривать?

— Фи, значит, Будда безнравствен, — заметила Лот-«тхен.

— Не более иных богов. Безнравственность христианства непревзойденна. Сомневающимся рекомендую перечитать Вольтерову «Девственницу», — зевая, ответил Карл.

— Будда… — начал снова Фридрих, но его прервали.

— Продолжение лекции господина Кёппена последует завтра на территории докторского клуба. Дамы могут быть допущены, — провозгласил Эдгар Бауэр.

Наконец-то Бруно смог снова заговорить. Давно уже стемнело. Старуха Бауэр убрала посуду со стола и зажгла две лампы.

Альтгауз и Рутенберг играли в домино. Альтгауз, переставляя кости, мрачно и тихо говорил:

— Купил вот Розенкранца и впал в сомнение. Многое у него точь-в-точь про меня, да и про тебя тоже. Есть в человеке узкая совесть — она следствие потребности нравственной гармонии, но есть в нас одновременно и широкая совесть, которая толкает к быстрому, часто неосмотрительному решению, следствием которого могут быть и ненравственные поступки. Как же найти середину?

Рутенберг, воспользовавшись глубокомысленными рассуждениями партнера, выиграл партию.

— А что, если и вообще совести нет? — огорошил он вопросом Альтгауза.

— Ты мало и поверхностно изучал Гегеля. Величие его учения в том, что он убивает слабохарактерного и делает его закаленным и могучим.

— Значит, я должен быть убитым! — с комической горестью воскликнул Рутенберг.

Замолчав, оба начали новую партию.

В углу, у буфета, Кёппен в это время допивал пути.