Юность Маши Строговой

Сергей отчетливо, до мельчайших подробностей помнил ту ночь. Лунную поляну, себя у пулемета, тоску ожидания...

Он все рассказал Маше.

– А Степан?

– Степан помер. Три месяца пролежал в госпитале... и помер.

Зазвонил телефон.

Сергей с досадой взял трубку и выпрямился. Он стоял в привычной позе бойца, выслушивающего приказ.

Маша поднялась с кресла.

Сергей положил трубку.

– Я не могу тебе открыть, с каким заданием меня посылают. Ты должна понять, Маша...

– Сережа, как скоро кончился сегодняшний праздник!
– грустно ответила она.

Сергей закусил губу, внезапно бледнея, и вдруг с выражением отчаяния в лице сказал:

– Маша, не сердись на меня... Я люблю тебя...

Маша молчала.

Ему стало жаль себя, стыдно. И губительный вихрь скрипок из "Пиковой дамы" пронесся в его памяти.

Он дернул гимнастерку, небрежно повел плечами:

– Трусом не был да и не стану вовек. А фашистских гадов я ненавижу! Я их за людей не считаю!

В дверь постучали.

Девушка в белом фартуке просунула хорошенькое личико в щелку:

– Товарищ Бочаров! Вас ждет машина.

Он схватил шинель и готов был, не оглянувшись, бежать.

– Сережа!

Маша приблизилась твердыми, быстрыми шагами. Сергей увидел в ее глазах странный, тревожный блеск.

– Ты... ты...
– пролепетал он смущенно.
– Зачем ты так, Маша? Не надо. Я сказал, а ты забудь, о чем я сказал.

– Милый, хороший Сергей!
– удерживая слезы, проговорила Маша.

Он, не смея верить и боясь обмануться, ждал.

– Сергей! Детство, лето, деревня - все самое хорошее, все дорогое связано с тобой, - говорила Маша, несмело трогая отворот его грубой шинели.
– Помнишь, сидели с тобой на крылечке школы, а тетя Поля рассказывала о своей молодости, о семнадцатом годе? Помнишь читали "Чапаева", "Как закалялась сталь" и Тургенева? Сергей, когда тебе будет трудно в бою...
– у нее задрожало лицо, - знай, я думаю о тебе всегда... каждый час, каждую секунду.

– Если я вернусь... Маша?

Она замахала рукой, словно отгоняя от себя мысль о том, что он может не вернуться:

– Не говори! Ты вернешься. Я знаю.

– Вернусь... Тогда что?
– вскидывая вещевой мешок на плечо и не глядя на нее, сказал он.

Она не ответила.

– Ну?
– невесело усмехнулся Сергей и вдруг словно чего-то испугался.
– Ладно. Не говори. Не надо. Прощай! В бою не дрогну. Не сомневайся. Прощай!

– Я не сомневаюсь. Ты смелый, - робко ответила Маша.
– Сергей! Я не хочу ничего скрывать от тебя. Я любила Митю Агапова. Теперь не люблю. Там кончено все.

Сергей шагнул к ней, нетерпеливо сжал руку Маши:

– Будешь ждать? Обещай. Никакая пуля не тронет, ничего меня не страшит, если б только... Мне без тебя, Маша, счастья нет. А несчастливый, сама знаешь... каково ему в бою.

– Будь удачлив, Сергей! Я буду ждать. Сергей, возвращайся!

Он бережно поцеловал ее светлые волосы.

Глава 27

Вскоре после встречи с Сергеем Маша закончила дела в институте, получила диплом и, забрав из больницы Ирину Федотовну, поехала проводить ее во Владимировку.

Полустанок постарел за два года, словно врос в землю. Сосны вытянулись, раскинулись шире и толпились веселым лесочком, обступив платформу.

Где-то отчетливо куковала кукушка.

Маша пошла поискать, нет ли попутчиков до Владимировки.

Женщина в мужских сапогах, ситцевой кофточке и вылинявшем платке затягивала хомут на кобыле и переругивалась со стрелочником. Только затянула хомут - ремешок лопнул.

Женщина еще звончей и голосистей принялась ругать стрелочника, который на чужое дело таращит глаза, чем бы своим заняться, и кобылу, которой только бы сено жрать, и председателя колхоза помянула недобрым словом - без всякого видимого повода, к слову пришлось. Маша, слушая ее, выяснила, что женщина привозила на станцию колхозное молоко, а теперь торопится домой.

– Не по дороге ли вам к Владимировке?
– спросила Маша.

Колхозница обернулась, с насмешливым любопытством рассматривая Машу:

– С грузом аль пустые?

– У нас один небольшой чемоданчик.

Женщина молча поправила упряжь, шлепнула широкой ладонью по гладкому крупу лошади и, вскочив на колесо, забралась в телегу.

– Так вам не по дороге?
– повторила Маша, испугавшись, что она уедет, а других подвод у станции нет.

– Пустые и пешком дойдете, - равнодушно ответила женщина, натягивая вожжи и чмокнув губами.

Кобыла дернулась, махнула хвостом, но не двинулась с места.

– Ах ты распроклятая!
– закричала баба.
– Вам к кому во Владимировке?
– небрежно спросила она, делая вид, что понукает лошадь, а сама придерживая ее вожжами.

– К учительнице, Пелагее Федотовне.

Баба живо оглянулась:

– Что ж ты молчишь? Эка-сь? Прямо бы так и сказала: к учительнице, мол, едем, к Пелагее Федотовне. Если к другой какой учительнице - не причина, а Пелагеи Федотовны сродственников почему не подвезти! Залазь!

Маша сбегала за матерью. Они сели между пустыми бидонами. Колхозница, поглядев на Ирину Федотовну, кинула ей ватную кацавейку:

– Подстели, а то тряско. Ишь, желтая! Лихорадка, что ли, треплет тебя?

– Вы из Владимировки?
– спросила Маша.

– Нет. Нам в сторону еще пять километров. Мы берендеевские... А что, правду люди говорят или врут - у Пелагеи Федотовны муж без вести пропал?

– Писем, правда, давно не было. Но нет, мы не верим, что пропал. Думаем, еще найдется.

– Все может быть. Почему не найтись? У соседки моей Татьяны цельный год про мужа слуху не было, а намеднись вернулся. Раненый, а жив.

Женщина оказалась словоохотливой, окающий ее говорок журчал не смолкая.

– Эх, и жив, а не на радость вернулся. Слепой. Татьяна над ним, как над покойником, выла. "И зачем ты ко мне такой воротился, сердце мое на части разрывать?" В тот раз Пелагея Федотовна к нам в Берендеево и приезжала. Мы Пелагею Федотовну издавна знаем. В прежние времена берендеевские ребята в школу во Владимировку ходили. Я и сама у Пелагеи Федотовны училась. Грамоту помню, а еще чему учили, теперь позабыла. Вот ты мне растолкуй. У нас в Берендееве школа десятый год стоит, свою учительницу прислали, а того уважения к нашей учительнице нет. А отчего? А на нашу-то погляжу - сурьезности в ней не видать. Молодость не в укор, да только если ты учительницей поставлена, должна в тебе рассудительность быть, чтобы при случае объяснить, что и как. Пелагею Федотовну старики слушают, как же ребятам ее не слушать? Помню, я девчонкой на бороньбу с тятькой в поле вышла. Видим, идет дорогой барышня, с палочкой, в белой панаме, кошелка на спине. Тятька и говорит: "Вон владимировская учительница пошла".
– Тятенька, куда она с палочкой, как странница, пошла?" Тятенька мне отвечает: "В город пошла, за книгами. В кошелке она книги носит. Одни прочтет, за другими отправится". Мне чудно! Город от нас двадцать пять верст. Двадцать пять верст не за обновкой какой - за книгами человек топает. В нашей учительше такой учености нет. Наша-то чуть из школы - к девчатам на посиделки. Девчата промежду собой ее не по батюшке, а так просто, Матильдой зовут. Матильда да Матильда! И-эх!