Юность разбойника

Палё оглянулся на стадо. Несколько овец забрели слишком далеко на луг; их вела красивая белая овечка.

— Белица! — закричал на нее Палё. — Ах ты жадина жадная!

Помчался Палё за ней, хотел хлестнуть кнутом — не достал. Хвостик ему помог: догнал Белицу, залаял ей в ухо, дернул за хвост.

Палё вернулся к Ергушу, лег на свое место и продолжал:

— Не веришь — сам посмотри. Это правда. Из земли вырывается фиолетовое пламя. Но только раз в году, в ночь на Всех святых… И дукаты так и сыплются. Это разбойничий клад, он зарыт глубоко под землей…

Несколько коз отделилось от стада — отправились на поиски кустов, с их сладкими листочками и молодыми побегами.

— Вот ненасытные! — Палё опять вскочил, с криком погнался за ними.

Но все обошлось без него: Хвостик стрелой понесся к козам — гав! гав! — завернул их, подергал за хвосты.

— Держи их, чертовок! — покрикивал Хвостику Палё.

По диким черешням перепархивала стайка синиц. Среди них были маленькие ремезы с длинными хвостами. А Палё сказал, что их называют «цицуни». Было в стайке и несколько зеленоватых и голубоватых птичек с короткими хвостами. Птицы разных пород объединились для дальнего перелета… Перепархивали с черешни на черешню, радостно перекликались, чтобы никто не потерялся, не отстал.

— А я, если захочу, могу и птицу поймать, — сказал Ергуш.

Палё вроде и не понял, что он говорит.

— Наш нянё тоже умеют ловить птиц, — отозвался он. — Вот недавно взяли из гнезда молодых сорок…

Ергуш задумался. Летят птицы неизвестно куда. Вольные, веселые синицы. С кустика на кустик, с дерева на дерево. Пролетают над лугами, над лесами, где из-под земли сыплются золотые монеты… Клокочет фиолетовое пламя… Ночью… А птицы не боятся! Прячутся в листьях на самой верхушке дерева. Деньги… На что синицам деньги? Солнце взойдет — дальше полетят. Так долетят они до самой высокой горы, там, где небо уже близко-близко. Наверное, руками его там достанешь.

Солнце заиграло червонным золотом; это оно подало знак Палё, что можно гнать овец вниз, к деревне. Пока добредут, пощипывая траву, смеркнется. А сегодня надо отвести стадо пораньше — они ведь пойдут с Ергушем к баче.

Палё защелкал кнутом — эхо отдалось от буковой рощи. Погнали овец в долину.

ВЕЧЕР

Пустынны поля в вечерних сумерках. Птицы спят, зверьки крадутся как тени, боязливо — человеческому глазу не увидеть их.

А небо расцвело звездами. Переливается алмазной пылью Млечный Путь. Где же застрял месяц? Нет его. Наверное, кто-то стоял вон там, на черной горе, когда всходил месяц. Таинственный человек, ночной странник по горам. Он-то и поймал месяц шляпой своей. И будет темно в мире, пока он не выпустит месяц…

По крутым горным полям деревни белеют каменистые, козьими копытцами выбитые тропки да вымытая горными ручьями дорога. Травы сливаются с темнотой, в кустах дышит таинственный мрак.

Мальчики отправили Хвостика домой и теперь поднимаются в гору, через вымоины и ямы. Глаз пастуха и в темноте видит. Камешки гремят, шуршат под ногами — как будто призрак рядом ходит… Тихо переговариваются мальчики.

— Рыжик и Фекиач-Щурок — самые худшие из мальчишек, — говорит Палё Стеранка. — Потому что у них мачехи. Матё Клещ-Горячка — тоже очень плохой. Злится, что мачеха у него. А самый сильный, наверное, Фекиач-Щурок. Всех одолеет. Но если б мне с ним схватиться, положу на лопатки в два счета…

— И я положу, если захочу, — отвечает Ергуш.

— Зато я дальше всех плаваю, — продолжал Палё, да поскользнулся, сполз в вымоину. — Ах, чтоб тебя! — воскликнул он. — Я куда-то провалился.

Так дошли они до Ямок.

Впереди над изогнутой линией гор, до которой, казалось, рукой подать, небо было светлее. Разбросанные там и сям черные кусты словно бродили по пастбищу — медленно, еле заметно, шажок за шажком.

— Кусты-то ходят, — прошептал Палё. — Они, брат, так далеко заходят, что и не поверишь… Скучно им на одном месте. А утром найдешь их там же, где были вчера.

Ергуш остановился, вгляделся в кусты, потом прямо посмотрел в глаза Палё и сказал:

— Ну уж этому-то я не поверю! Не могут они ходить, раз ног нет. И корни их не пустят.

— Не веришь — побожусь, — возразил Палё. — Наш нянё своими глазами видели… — Он подался к Ергушу, обхватил его за шею, зашептал на ухо: — Не надо больше об этом. У ночи своя власть, еще случится что…

Держась за руки, молча полезли дальше. Через Ямки, через ложбину у Студеной ямы, через пустые пары. Увидели свет — он пробивался сквозь щели пастушьей хижины. Щели были в стенах и в крыше. Мальчики попадали в ямы, спотыкались на буграх.

— Надвинь шляпу на глаза, — посоветовал Палё Стеранка, — а то огонь ослепит.

Подошли они к хижине так тихо, что даже собаки их не учуяли.

— Бог в помощь…

— А, это вы, разбойники? — Бача обнял Палё. — Ну садитесь!

Бача варил жинчицу, пастухи его сидели перед очагом — неразговорчивые, угрюмые. Маленький загонщик, как заблудившийся ягненок, стоял в сторонке. На потолочине, уцепившись лапками и подпершись хвостом, висел дятел. Он сунул голову под крыло и спал в тепле над огнем.

Бача попробовал молоко — достаточно ли нагрелось. Влил в него сычуг — желудочный сок теленка, разбавленный водой. Помешал. Молоко загустело, как студень.

Тогда бача засучил рукава, вымыл руки и стал отжимать белую густую молочную массу. Зеленоватая жидкость выступила наверх, белой массы становилось все меньше и меньше.

Бача слил зеленоватую жидкость в котел поменьше, а белую массу вывалил в полотенце, подвесил к потолочине. Из узелка текла, капала жидкость. Он подставил под нее подойник.

— Это творог, — сказал бача, — а из этого будет жинчица!

Он поставил котелок на очаг, подбросил дров. Котелок закипел, заиграли в нем, зазвенели неслыханные струны. Зеленоватая жидкость закружилась, шаловливо пошла водить хоровод. Вот пустилась вприскочку… Заклокотала, отфыркиваясь белым паром. На поверхность всплыл густой слой белых крупинок и пахучей пены. Это были зернышки творога. Бача снял котелок с огня, взял половник, собрал в ведерко белый слой — добрую, сладкую жинчицу. В котелке осталась прозрачная зеленоватая сыворотка.

— Это «псярка», — сказал бача, указывая на котелок. — Скиснет, и хороша будет от жажды.

Он зачерпнул ее ковшиками, подал ребятам. Потом позвал пастухов и загонщика ужинать. Ели сыр, сало, хлеб, запивали сладкой жинчицей. Причмокивали, хлебали, покряхтывали. Было тихо, как в церкви…

ТУРОНЬ-РАЗБОЙНИК

— Дай бог вам счастья! — грянуло от двери.

На пороге стоял человек в кабанице и постолах. С топориком на длинной рукоятке — валашкой и длинной трубой — фуярой. Он переминался с ноги на ногу, жмурил узкие глаза, улыбался.