Юность
Шрифт:
– Будут стихи! Такие стихи будут!..
– То-то!..
Бурча под нос, Леша разбирает мотор. Скамейка в углу завалена деталями, гайками, проводами. Все это лежит в строгом, только одному ему ведомом порядке.
При малейшем приближении к лавке Леша предостерегающе сверкает глазами. Он снял шинель, гимнастерку и, ожесточенно теребя густой вихор, разочарованно ругается.
– Но, по, отставить!
– предупреждает Пресс.
– А я что?
– выворачивается Леша.
– Я говорю - перематывать надо.
–
Лена выключает приемник, подает Метникову материалы.
– Все?
– Все.
Подойдя к Зайцеву и понаблюдав за его работой, девушка решительно опускается на колени.
– Давай помогу.
– Что?
– Один не успеешь. Давай, говорю, помогу.
Леша собирается сказать что-то энергичное, но вовремя удерживается.
– А ты что, умеешь?
– На электростанции работала.
– Да ну!
– веселеет Леша.
– Так бы и сказала!
Настроение у него резко меняется. Озорно покосившись в нашу сторону, Леша как будто невзначай задерживает руку Лены в своей.
Девушка спокойно убирает руку.
– Не трогай. Нюре напишу.
– Сразу уж и писать! Пошутить нельзя!
Леша отодвигается, деловито берется за гаечный ключ.
– Ты в самом деле чего не напиши! Знаешь, ей сейчас как!
– Ты об этом сам чаще вспоминай, - наставительно говорит девушка. Давай, механик!
На улице серо, тепло. Летят редкие снежинки. Гранович сидит на бревнах, быстро пишет... Я хочу пройти мимо, но он окликает.
– Садись, покурим.
– Написал?
– Почти готовы. Послушай.
Медленно, словно прощупывая каждое слово, Гранович читает. Стихи сильные, но немного растянуты к концу.
– Ну, что?
– Очень хорошо. А конец подожми.
– Поджать, думаешь? Пожалуй, правильно.
– Товарищи, обедать!
– кричит Чернякова.
Она машет нам рукой с крыльца.
Гранович провожает ее пристальным взглядом, беззлобно роняет:
– Правда, что дуракам счастье.
– Ты о ком?
– О тебе.
– Ничего себе! При чем я?
– Любит она тебя.
– Что?
– Ничего. Любит. И мучается, вроде меня.
– Ты сегодня лишен чувства юмора.
– А ты полгода лишен элементарной наблюдательности.
– Ерунда. Идем.
И тем не менее эта "ерунда" не выходит из головы.
За столом я невольно смотрю на Машеньку раз, другой и, встречая ее взгляд, немножко смущаюсь.
Поглядывая в сторону наших ремонтников, Пресс говорит:
– Сам не хочешь, так пусть Лена поест.
– Я ей не даю?
– не оборачивается Леша.
– Потом, Михаил Аркадьевич. Боюсь, не успеем дотемна.
– Не каркай, - злится Леша.
Обедаем в этот раз с аппетитом - Сталинград поднял настроение! Нервничает только Пресс. Он то и дело откладывает ложку, часто смотрит на часы. Давно бы пора вернуться Гулевому.
Но чем больше Пресс нервничает, тем сдержаннее становится внешне. Я смотрю на него и впервые замечаю, как постарел он за эти месяцы.Короткий ерш стал совсем белым, под глазами легли синие полукружия.
Редактор перехватывает мой взгляд, хмурится.
– Что уставился? Следить за настроением начальства не входит в обязанности сотрудников! Гранович, есть, говорю, надо!
– Следить за настроением подчиненных не входит в обязанности начальства!
– Вот и врешь! Еще как входит!
В типографии уже темновато. Склонившись, Абрамов перевязывает гранки, сердится:
– Не видать ни шиша! Подгоните вы там этого Лешку.
– Непременно, Иван Кузьмич.
Однако я сразу же отказываюсь от своего обещания, едва переступаю порог редакции. Лена и Зайцев работают без передышки, и подгонять их сейчас стыдно.
У Леши на спине рубашка потемнела от пота. Лицо у Лены побледнело, глаза ввалились.
– Темно у них?
– спрашивает Пресс.
– Да нет, не очень.
Пресс насмешливо хмыкает.
– Не очень? Ну, ну... Зайцев! На час перерыв!
– Все, Михаил Аркадьевич!
– вскакивает Лена.
– Кончили.
Только сейчас худенькая большеглазая девушка позволяет себе отдохнуть. Она садится на табуретку, устало положив почерневшие от смазки руки на колени.
Тяжело разгибая затекшую спину, встает и Зайцев, Он вытирает со лба пот, широко улыбается.
– Приказ выполнен!
Пресс хмурится, даже сейчас он верен своей натуре.
– Объявляю обоим благодарность!
Через полчаса за стеной несется веселое постукивание движка.
В сумерки возвращается Гулевой.
– Принимайте гостей, - еще с порога объявляет он.
– Пропащая душа, - начинает было Пресс.
– Ба, Кузнецов! Какими судьбами? Кажется, полмесяца пропадали?
Вошедший-вслед за Гулевым лейтенант Кузнецов неторопливо козыряет.
– Двенадцать дней, товарищ редактор!
– Можно бы и пораньше!
– Никак не мог. Прикажете доложить?
– В номер что есть?
– Есть. Четыре корреспонденции, письма, информация и, как приказывали, подборка.
– Подборку готовьте завтра, оперативный сдать сейчас. Фу, опять от вас дегтем пахнет! Пора перелезать в валенки.
Кузнецов смотрит на свои сапоги, пожимает плечами, - Способствует сохранению кожи.
Мы смеемся.
– Ладно, ладно, - машет рукой Пресс.
– Договоритесь с Метниковым о размере, оперативный - в номер.
Гулевой, докладывай. От Левашова что есть?
Гулевой достает из планшета пачку писем и отдельно - объемистый пакет, перевязанный ниткой.
– Вот почта, а это от Левашова.
– Значит, есть. Так, так... Толково. Метников, прочитайте и сдавайте в набор. Остальное - в запас. Все.