Юность

— Можно? — прозвучал за дверью голос и ударил меня прямо в сердце.

— Можно, можно… Зоя!

Распахнулась дверь, и на пороге приостановилась стройная, высокая девушка, вся в белом, в пастушеской соломенной шляпе с загнутой голубенькой вуалеткой, с синими васильками и бело-желтыми ромашками, под шляпой тяжелая груда золотых волос, в одной руке перчатки и кружевной зонтик, в другой — куст белой сирени… Словно сама весна в ослепительном сиянии вошла с цветами родных полей и садов.

— Зоя! — прошептал я упавшим, не своим голосом, сел в постели и протянул к девушке руки.

Вспыхнуло розами милое лицо, схватилась милая рука за грудь, опрокинулась голова…

— Иди же, голубка!..

Рванулась от двери, упала на колени около постели и, спрятав свою голову у меня на груди, стала смеяться и плакать…

— Да погоди же, дай мне посмотреть на тебя…

Я хотел откинуть ее голову, а она не давалась и продолжала плакать. Я вытащил колючую булавку, сбросил шляпу с васильками и потонул губами в мягком, душистом и щекочущем золоте волос… А куст белой сирени валялся на полу и источал одуряющий аромат…

— Милый, милый… Я уже думала, что никогда… никогда больше не увижу!..

Кто-то сердито покашлял у двери. Зоя поднялась на ноги и, отскочив к окну, отвернулась и застыла в неподвижности.

— Ах, это ты, мама…

— Я… Сирень-то что бросила?.. В воду ее надо…

Пошла искать посуду для сирени.

— Зоя!.. Она ушла… Да погляди же на меня!..

— Стыдно… Знаешь, папа уже согласился… А было раньше хуже тюрьмы… Я тебя ужасно люблю… Но доктор говорит, что тебе нельзя скоро жениться..

— Повернись же ко мне, Христа ради!.. Христос воскресе!.. Ты, мама?

— Я.

— Убеди Зою, что теперь еще христосуются!..

— Поди, сама знает. Не татарка…

— Вот слышишь, Зоя!.. Христос Воскресе!..

Обернулась, вся пунцовая подошла ко мне, наклонилась, опустила глаза:

— Ну, воистину воскресе!..

И чуть-чуть коснулась губами моих губ. И снова отвернулась.

— Если ты не будешь на меня смотреть, я рассержусь… Слышишь?

Улыбнулась, вскинула на меня глаза и села на стул у постели. Я пожирал ее глазами… Похудела, но стала еще прекраснее. Прямо изумительная, поразительная красота!.. Неужели она, эта самая девушка, будет скоро моей женой? Невероятно!..

— Посмотри же на меня!

— Я, Зоя, немного устал… Извини, я немного полежу…

— Конечно, голубчик!.. Меня не стесняйся, а то… не буду…

— Ну, чего не буду? Любить?..

Громко засмеялась, ударила белой шелковой перчаткой по руке и сказала, блеснув синими глазами:

— Ходить не буду, а не «любить»…

— А любить будешь?

Кинула взор на мать и, обернувшись ко мне, кивнула глазами… Ах, как передать это мимолетное движение прекрасных глаз? Нельзя передать: нет таких слов у человека. Вот если бы в черную ночь с черными ползущими тучами вдруг на одно только мгновение раскрылся кусочек синего неба и в это окошечко на одно же мгновение выглянуло всё солнце!.. Нет, не то… Солнце не пряталось: оно сидело рядом на стуле, и не было никаких туч, а было всё синее, и белое, и золотое… Только белое, синее и золотое.

— Ты похудела…

— И… подурнела…

— Ты? Какая ложь!.. Ты прекраснее всех ангелов на небе.

— Вот уж это, господа, грех… Ангелов-то уж не надо трогать…

— Ты, мама, смешная… Ей-Богу, ты смешная!..

— Нет, я сильно подурнела, Геня…

— Неправда!.. На вот волшебное зеркальце и спроси: «я ль на свете всех белей, всех румяней и умней?…». И оно тебе скажет, что — ты!.. Ах, Зойка… Съел бы я тебя!..

Мать расхохоталась и сказала:

— Еще долго, брат, на диэте просидишь… Не рассчитывай!.. Вон доктор идет…

— Ну-с… Счастливы? Только не так близко… Температура?

— 37,2.

— Желудок?..

Мы с Зоей отвернулись друг от друга. Чорт бы его взял, этого доктора, с глупыми, неуместными вопросами!..

— Всё, решительно всё хорошо… Ничего не надо, нигде не болит… Я совершенно здоров… И очень счастлив!..

— А всё-таки продолжительное волнение преждевременно. Сколько времени продолжается ваше счастье, то-есть свидание?

— Я только сейчас пришла. Ровно в одиннадцать.

— А сейчас, барышня, уже полчаса двенадцатого…

— Как так?.. Не может этого быть!.. Я только сейчас…

— Сейчас… В часу шестьдесят минут. Для первого знакомства достаточно…

— Ну, доктор!..

— До-ктор!..

— Не могу-с. Сегодня надо было всего десять минут, а завтра… Впрочем, завтра неприемный день. Придете послезавтра. А теперь прощайтесь!

Мы грустно переглянулись и стали в два голоса упрашивать, чтобы и завтра нам разрешили повидаться…

— Хоть на десять минут!

— Нет, на двадцать. Христа ради!..

— Гм… Откуда вы сирени достали?.. Так рано…

Зоя подразнила:

— Разрешите мне завтра придти с сиренью… для вас!

— Ах, вы!.. Что с вами сделаешь?.. Ну уж несите взятку, так и быть.

— Мерси, доктор!

— А теперь пора… А то и завтра нельзя…

— Ухожу, ухожу… Моментально ухожу… Надеваю уже шляпку.

Доктор поклонился и ушел. Зоя растерянно ходила по комнате.

— Куда же я дела булавку от шляпы?.. Потерялась… Ты не видал, Геня?

— Булавку?.. Нет, не видал…

— Эх, вы… и булавки все растеряли…

Обе, и мама и Зоя, ищут булавку. Ах, Зойка, какая она хитренькая!.. Выбрала момент, когда мама нас не видит, быстро скользнула к кровати, наклонилась, поцеловала меня и, поднявшись с булавкой в руке, сказала радостным голоском:

— Мерси, не трудитесь. Я нашла…

А сама пунцовая и не смотрит на меня. Какая хитренькая… Вот не думал!.. Умница! Люблю. Безумно люблю!

— Как идет к тебе эта шляпа!

— Разве?

— Нарядная ты… модница…

— Для тебя!.. Всё только для тебя… Боюсь, что разлюбишь…

Пожала руку матери, послала мне воздушный поцелуй и выпорхнула, сверкнув белой легкой тенью, в дверях.

— Зойка!..

Не слыхала. Ушла моя весна. А в комнате всё еще витает ее белый призрак. Пахнет ландышем и сиренью. Пахнет ее золотыми волосами, ее легким платьем. Всё еще звучит в ушах ее голос, стоит ее радостное, улыбающееся лицо… Эх, вот счастье: на моей постели ее василек от шляпки!.. Синенький!.. Миленький!.. Вот я тебя поцелую и положу к себе под подушку…