Юрьев день

Ведь, правда же, если подумать, то все события, недомолвки, намёки и издевательские замечания по поводу скорости моих мыслительных способностей со стороны Семёновой, реакции Мамонта на определённые мои слова — всё это легко и красиво выстраивалось в одну стройную и логичную систему при том допущении, что я не Бездарь, а Одарённый, который постепенно пробуждает свой Дар…

Не сразу, не рывком, не как выключатель лампочки: щёлкнул, и всё. А постепенно.

Один за одним появляются, проявляются и становятся заметнее определённые признаки, качества, усиливаются какие-то параметры, соответствующие наличию Дара, мало известные широким массам, но прекрасно знакомые Одарённым… как та же способность сопротивляться взятию под контроль Разумниками, например? Я ведь помню, как резко и серьёзно отреагировал на известие об этом Мамонт. Да и сама способность эта появилась не сразу. Ведь изначально, Маверик мог на меня воздействовать. Легко и неоднократно это делал. И даже после «пробуждения» тоже… что, если следовать логике этой теории, как бы утверждает, что Дар и «пробуждение» — не одно и тоже. Да — они, скорее всего, как-то между собой связаны, но не тождественны. Иначе Маверик уже не смог бы меня так просто выкинуть с моста, да и потом: воздействовать в бане и в квартире, внушая мне нужные ему мысли.

Потом был первый допрос в больничной палате. Допрашивала Семёнова. И ей этот допрос дался очень тяжело. Она смогла пробиться, смогла взять меня под контроль, но я этот факт и процесс уже фиксировал. Я прекрасно помнил всё, о чём меня спрашивали, и то, что я на это отвечал. Тогда как та же Милютина, сейчас мне прямым текстом поведала, что допрос, проводимый Разумником, сознанием Бездаря не фиксируется, и он в его памяти не остаётся.

А в моей остался. Более того, уже через несколько недель (или сколько там прошло — плохо уже помню после искажения временного восприятия в «петле»), Маверик не смог на меня воздействовать совсем. Именно поэтому, для похищения применял такие сложности, как такси и решётка, а убить пытался руками окружающих Бездарей.

А я-то, дурак, тогда этому совсем значения не придал. Думал — чудит Маверик. Боится что-то важное для себя в моей голове повредить.

Кстати! А не может это быть вообще причиной его интереса ко мне? Ведь, если так взяться и здраво порассуждать, абстрагировавшись от своего мировосприятия, в котором я — это безусловный центр Вселенной, вокруг которого всенепременно должно всё только и вращаться, то получается: кто я был для него после срыва первого покушения? Никто! Мелочь, пыль, мошка ничего не значащая — подобрался на дистанцию воздействия, и всё — нет в моей голове никаких «портретов» и «фотороботов»!

Или ещё проще: Семёнова могла совершенно спокойно мне память подправить, вообще ничем не рискуя.

Это, кстати, могло бы объяснить отношение Мамонта ко мне — наплевательское. Он не пытался сделать из меня «живца» для ловли Маверика. Он меня элементарно списал, так как не имел никакой возможности защитить содержимое моей головы от него. И ценность, так же как и опасность моя для Маверика были околонулевыми. И всё было именно так, как выглядело: меня действительно ПРОСТО выпнули на улицу с минимальной охраной. Охраной исключительно формальной, никак не рассчитанной на противодействие Разумнику!

Из меня, ещё на допросе, вытянули фоторобот Маверика (помню — подробно описывал того ПИЗДЮНа, находясь под «гипнозом» Семёновой), и дальше я был для следствия бесполезен. А охрана… ну, сын Князя, как никак. Положено. Урон престижу, если чего случится. Не большой, не сильно заметный, но всё же… Какой урон, такая и охрана.

Потом… что было потом?

— И как? — вырвал меня из раздумий голос Милютиной. Я вздрогнул и пару раз моргнул, выныривая из своих мыслей. Оказывается, пока я витал в облаках, точнее погружался в пучину внутреннего мира и своей памяти, мы успели дойти до класса. И теперь сидели за своей партой, а я даже учебник и письменные принадлежности достал.

И Алина всё это время ждала! Ждала ответа. Не теребила, не переспрашивала, не торопила — невероятная у неё, всё-таки, выдержка! Чувствуются и природная, врождённая хватка, и серьёзное семейное воспитание.

— Что как? — переспросил у неё я.

— Как пытались узнать? Как это вообще можно проверить: есть Дар или нет? Что за «обследование»? — прорвался так долго сдерживаемый поток вопросов.

— Лучше тебе этого даже не знать, — очень выразительно посмотрел ей в глаза я, вспоминая всё, что пришлось перенести в той белой комнате. Очень. — Поверь: лучше тебе этого не знать.

— Это такая тайна? — вскинула брови вверх она.

— Это так больно, — ответил ей я. И, видимо, либо взгляд мой, либо тон, либо выражение лица, либо задрожавшие непроизвольно руки на парте, которые я поспешил сжать в кулаки и убрать под парту, оказались достаточно красноречивы, либо — всё сразу, но девочка вздрогнула, сказала многозначительное «О!» и отвернулась к доске.

Но, через какое-то время не выдержала и снова повернулась ко мне.

— А результат? Как результат? — не без личной заинтересованности спросила меня она. Настолько важен этот вопрос был для неё, что скрыть это было бы просто невозможно. Да она и не пыталась.

— Да хрен его знает, — честно ответил я с тяжёлым вздохом. — Мне ничего не сказали.

— Но…

— Но, если судить по тому, что после «обследования» вернулся я сюда, а не в Императорский Царско-сельский Лицей… — заканчивать мысль я не стал. Её прекрасно в своей голове закончила за меня Алина и сама. И выдала какой-то такой нераспознающийся, но очень эмоционально насыщенный вздох, который было совершенно непонятно, как интерпретировать. Ведь в нём было сразу много всего. Подозреваю, что и разочарование, и облегчение, и вся промежуточная между этими двумя пунктами гамма чувств.

— Вот, возьми, — порывшись в портфеле, достал я листки с нотами, текстом и пояснениями к ним той песни, какую я для неё приготовил. Это была всё та же «Дождь» группы «Босиком по солнцу». Я решил не менять своего выбора, хоть за время «петли» подобрал и ещё достаточно много разных вариантов.

Увидев эти листы, девочка вдохнула и забыла выдохнуть. Вся она аж засветилась счастьем. Не знаю, был ли это просчитанный жест или спонтанный, но она резко обняла меня, чмокнула в щёку и буквально ухнула в чтение.

А я остался сидеть дурак-дураком, держась за щёку и вспоминая мягкость с теплом её тела… которые я и так помнил в достаточно существенных подробностях ещё с третьего дня «петли»…

Кхм. Не важно.

Итак, что же было дальше? Что было со мной после неудавшегося похищения и бойни, устроенной на том мосту Мавериком?

Что-что… в Кремль меня забрали! Для самого тщательного наблюдения, а не для «защиты», как было сказано мне самому. За мной следили круглые сутки. Даже приставили Дружинника в пробежках. Не для обороны: какая оборона в Кремле? Какой дебил вообще полезет во Двор Князя? Туда, где стоит Дружинный Дом? Туда, где проживает и большую часть времени находится Богатырь и несколько Пестунов?

Они за мной наблюдали!

Но, за все два месяца, я не проявил и единого проблеска Дара.

А ведь, получается, проще всего, было бы «просканировать» меня Разумником — и всё, готов чёткий ответ… А они и «сканировали»… скорее всего. По крайней мере, должны были. Вот только, делала это кто? Правильно — Семёнова! Зачем привлекать к делу другого специалиста, если этот уже со мной работал? А Мария Дмитриевна, вероятнее всего (по крайней мере, из логики это следует), скрыла от них свои сложности, ведь, иначе, меня из Кремля бы уже не выпустили…