Юрий Долгорукий (Сборник)

–  Позволь, княже, слово?
– поклонился Долгорукому его чашник, и даже Дулеб не удержался от улыбки, зная, что предстоящее слово чашника будет в который раз уж - "конским".

–  Вот, княже Иван, мой чашник Громило, - обратился Юрий к Берладнику.
– Хоть прозвище дали ему не вельми ласковое, но человек он почтительный, к тому же и мудрый. Послушаем его.

–  Говори, - разрешил Берладник.

–  Слово моё будет кратким, - начал чашник, прозванный Громилой, хотя на самом деле не было в нём ничего грозного.
– Вот живут себе на вольной воле дикие кони тарпаны. Ловить их труднее, чем любого другого зверя. Разве что выроешь яму и прикроешь её ветками да травой так, что и сам забудешь, где эта яма, и тарпан упадёт туда ночью, потому что днём он всё равно заметит и не побежит в западню. Ну, поймаешь ты его таким способом, а что поймал? Оболочку тарпана, тело его. Дух же вольный, непреоборимый, непокорённый, не сдастся тебе ни за что. Пойманный тобой тарпан либо не будет брать корма и подохнет с голоду, либо разобьётся насмерть, когда попытаешься запрячь его или закрыть в конюшню. Потому что вольный дух его не может покориться. Ну, так. Как-то раз были пойманы двое жеребят тарпановых. Видно, ещё не имели они вольной души, не выросла она у них, потому что сосали молоко от простых кобыл, брали корм, выросли в неволе, приученные ходить в упряжке с кобылой. А потом попытались запрячь их самих. И мигом ощутили они волю, родилась она в их душах тарпаньих, принёс им тарпаний бог великую силу непокорности, ударили они в телегу копытами, разбили её, изорвали на себе сбрую и скрылись в степи.

Так и люди. Одни рождены для вечной упряжки, другие же - вольны от всего, и никому не дано их покорить, никогда и ничем. За вольных людей берладников выпьем мы и за тебя, княже! Будь здоров!

–  Будь здоров, будь здоров!
– зазвучали выкрики, а Долгорукий, отхлёбывая пиво, сказал Громиле:

–  Переметнулся к берладникам, чашник? Да только ведь в прорубь надобно лезть! Разве это воля? Ты знаешь басенку про тарпанов, а я тоже знаю басенку и тоже про коней. Замешано там колдовство, однако это ничего. Случилось это в одной земле, в какой именно - о том смолчим. Когда коней выгоняли на пастбище, они, как только, бывало, выйдут на луг, бегут в одну сторону, на восток, и становятся невидимыми. Ищи не ищи, всё равно не найдёшь. Так за лето во всей земле пропали все кони. Кроме тех, которых не выгоняли на пастбище, а держали привязанными у желоба. Ну, так что же станешь делать? Попытаешься раскрыть колдовство или же просто не станешь отвязывать коней от желоба?

–  Колдовство простое, - сказал Берладник, - воля.

–  Но она неуловима, как те кони, которые стали невидимыми. Ты, княже Иван, прежде чем стать князем вольным, тоже имел свою власть, а когда она показалась тебе малой и незначительной, ты пожелал увеличить её, очутившись в Галиче на месте своего стрыя Владимирка. Было такое? Захотелось большего желоба?

–  Было, да не так. Хотя, по правде говоря, начиналось именно так. Начиналось с ненасытности. Потому и побежал в Галич по первому зову боярства. Но когда увидел, в какую кабалу вскочил, испугался. Хотели они властного князя заменить мягким и уступчивым. Думали так: молодой да гожий, - будет как воск в их руках. Будет думать о развлечениях, будет слушать и подчиняться во всём, потому как человек - раб своих прихотей и заблуждений. Испугался тогда я вельми, и не стрыя своего с его полком испугался, а боярства и своего прислужничества. Для отвода глаз малость побился с Владимирком, а потом вырвался и от него, и от галицких бояр, и от всего света и помчался на Дунай, на Днепр.

–  Сказывали, будто твой стяг под Галичем упал, потому и бежала твоя дружина, оставив тебя одного, - сказал князь Андрей.

–  Стяг?
– Берладник засмеялся.
– Стяг мог и упасть, княже. Ибо тогда дул ветер, а человек, нёсший стяг, был пожилой, у него не хватило сил воткнуть древко глубже, вот ветер и повалил. Мог повалить. А может, я сам вырвал этот стяг и понёс сквозь полк Владимирка, стремясь вырваться на свободу. Такое тоже могло быть, княже. В битве всегда всё перепутано. Не верь тем, которые рассказывают после битвы. Самые честные и правдивые гибнут. Они уже ничего рассказать не смогут.

–  Неужели и в той битве на тебе была такая же одежда?
– спросил князь Андрей.

–  Для битвы тоже имею обыкновение надевать красное, потому как вои должны знать, где их князь. Сегодня же оделся в красное и сидел там между прорубями, чтобы тем, кто ныряет, видно было, куда выныривать. Сквозь лёд красное светится довольно ясно.

–  Ужели пробовал сам?
– полюбопытствовал Долгорукий.
– Смотрел когда-нибудь сквозь лёд?

–  Не заставляю своих людей делать то, чего не делал сам. Люди соответственно становятся твёрже или изнеживаются не словом, а примером.

–  Это покуда ты молод, - вздохнул Долгорукий.
– В молодости всё доступно человеку. А вот идут лета, и всё, кажется, уже позади, в прошлом, а душа жаждет лишь того, что должно быть.

–  Главнейшее же - всегда впереди, княже Юрий!
– Берладник смотрел одновременно и на Долгорукого, и на Ольгу, которая не сводила с князя Ивана глаз и, казалось, боялась пропустить хотя бы одно его слово.
– Знаю твою жизнь и знаю, что никогда не жалел ты ничего, отдавая всё высокому служению, многим бы надлежало брать с тебя пример. Настоящий человек должен уметь делиться всем своим. Не делятся ничем лишь нищие душой. Это уже конец всему. Дальше некуда. Тут всё кончается. Заплесневелая корка хлеба и золотая монета - всё едино. Никому не передаётся, никакой пользы миру. Во все века вставало перед людьми: кто должен управлять миром мудрецы или воины? У одних нет силы, другие лишены разума. Поэтому надобно выбирать щедрых душой.

–  Щедроты должны иметь меру, - заметил князь Андрей.
– Меру же устанавливает бог.

–  Высшая сила!
– молодо воскликнул Берладник.
– Много наслышан про высшую силу, но верю всё-таки в силу людскую. Она владеет всем, что есть на земле.

–  Заметь, княже, - вмешался Дулеб, - что сила может быть добрая и злая.

–  Знаю это вельми хорошо.

–  И когда размышляешь о справедливости и воле, то должен бы всячески не допускать к себе силы злой.

–  На что-то намекаешь, лекарь?

–  Имею в виду то, ради чего сюда добирался. Мы с Иваницей тоже выказывали силу и упорство, преодолевая расстояния, подвергались опасности. Князь Юрий сочувственно отнёсся к нашему делу, хотя нужно сказать сразу, мы не были справедливы к нему самому; собственно, и не знали князя Юрия, верили только наговору, а слухи, известно, не милуют никого. Сюда приехали уже и не из упрямства своего киевского, а лишь из уважения к князю Юрию. Доказать не свою правоту, а свою неправоту. Для этого должны были найти Кузьму, сына дружинника Емца, и допросить его. По счастливому случаю он сам попался нам на глаза, но вот ты не хочешь, чтобы мы…

–  Ты хочешь бросить этого человека в его прошлое?

–  На короткое время для блага общего дела.

–  Не могу этого допустить.

–  Но почему же?

–  Потому что у нас, может, единственное место на земле, где умирает минувшее.

–  Минувшее нужно помнить хотя бы во всех его дуростях, - заметил спокойно Долгорукий, - дабы не повторять их снова.

Дулеб ответил обоим князьям одновременно:

–  Прошлое никогда не умирает. В этом ужас, но в этом и радость также.

–  Мы не вспоминаем про то, что было. Благодаря этому не ведаем ужасов. Радости же признаем лишь те, которые ждут нас впереди. Тут никого не спрашивают о прошлом. Каждый человек, пришедший сюда, волен от расспросов, над ним не довлеют ни грехи, ни проклятия, ничего.

–  А ежели приходят к тебе убийцы?

–  Могу спросить тебя, лекарь: а кто не убийца на этом свете? Вот ты можешь похвалиться, что никогда не убил человека?

–  Я лекарь. Лечу - не убиваю.

–  А разве ни один из тех, кого лечил, не умер?

–  Умирают неизбежно все люди.

–  Но из твоих больных умирали? Ты был, говорено мне, лекарем приближенным моего деда Володаря в Перемышле. А разве князь Володарь не умер? Ты скажешь - не убивал. Но и не предотвратил смерти. Бросил его в труднейшую минуту жизни. Вот и принадлежишь к убийцам. Князь Юрий за всю свою жизнь ни разу не приказывал убивать человека, этого не могут поставить ему в вину даже самые яростные его враги. Но на его глазах убит московский боярин Кучка, и уже пошёл зловещий слух: Долгорукий - убийца.