Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
– Должен знать, что награждают не даровитых, а покорных, - вмешался Долгорукий, который до сих пор молча отхлёбывал своё просяное пиво.
Кузьма взглянул на князя и умолк после его слов, будто поперхнулся.
– Слушаем тебя, - негромко промолвил Дулеб, но Кузьма и ухом не повёл.
Уставившись в столешницу, сидел насупленный, рябоватое лицо побагровело, стало медно-красным, дышал тяжело, потом внезапно трахнул огромным кулаком по столу, однако и после этого не произнёс ни слова.
– Мы подскажем, ежели хочешь, - снова сказал Дулеб.
– А чего ждать?!
– рявкнул Кузьма.
–
Его никто не прерывал, никто не сказал, что и суздальчанки, наверное, такие же, но только в представлении людей, которые никогда не испытали женской любви. Потому что лишь женщина готова отдать всё для своего избранника, лишь женщина решается сочувствовать тому, от кого отвернулись и люди и бог, она может целовать ноги повешенному, несмотря на угрозы смертной казни, может украсть и похоронить казнённого, пойти на подвиг, на унижение, на смерть ради любимого, ибо женщина живёт любовью.
Но перед ними сидел человек, который не знал, что такое женская любовь, не таил в душе никакого целомудрия, за которое могли бы его полюбить, и, изверившийся до предела, злился на самого себя, на всех счастливых и красивых, на тех, кому доступно всё на свете, на игумена Ананию, который тяжко обидел его, открыто пообещав девку, тем самым признав полнейшую неспособность Кузьмы найти в жизни то, что все находят сами, без помощи. Он злился, наверное, и на князя Юрия, который так неосмотрительно бросил своё замечание относительно награждения покорных, ибо, хотя обладал душой непокорной, одновременно знал, что мог сломиться, мог поддаться на уговоры игумена, а если и не поддался, то лишь из упрямства, ведь вскорости позволил спровадить себя из Киева за каких-то там двух коней и гривну.
– Когда вы с Силькой переехали мост?
– спросил Дулеб, чтобы оторвать Кузьму от неприятных воспоминаний.
– Мост? Какой мост?
– очнулся тот.
– Я про игумена ещё не закончил, а ты со своим мостом…
– Про игумена всё уже… Не надо. Ты встретился перед мостом через Днепр с незнакомым тебе монашком, с ним переехали мост. Когда это было? О какой поре?
– Мост? А мы и не переезжали его.
– Как же вы перебрались через Днепр с конями?
– Мост был закрыт ещё. Тогда я начал стучать в ворота и кое-что пообещал мостовикам. Рано было, потому и не пускали. Ну, допустим, платы не дал, показал гривну, пустили так.
– Про Сильку что ведомо?
– А ничего. В дороге малость там говорили. Книги переписывал у Анании. Никчёмный человек. Зайца боялся.
– Ну, так, - Дулеб весь напрягся, готовясь спросить о самом главном.
– Скажи, Кузьма, если хочешь и можешь, ещё такое. Силька открылся перед тобой, куда должен пристать здесь, в Суздальской земле?
– Открылся? Он спал и видел, как пробирается к какому-то там князю Андрею переписывать книги.
– Князь Андрей - я, - подал голос сын Долгорукого.
Кузьма равнодушно взглянул на него, но, видимо, что-то шевельнулось в его душе или же он просто считал, что уже и так много грубостей наговорил, проявляя пренебрежение ко всем этим князьям и их прихвостням, поэтому добавил:
– Хвалил он тебя, княже, что охочий к
книгам вельми и любишь таких людей, как Силька. Люди они и никчёмные, но уж коли любишь, то, может, и верно делаешь. Потому как Силька добрый и быстрый разумом. Пуглив только…– А ещё, - Дулеб спрашивал таким бесцветным голосом, что даже сам удивлялся.
– Силька к князю Андрею сам порывался или же кем-то подослан был?
– Как же сам, если у игумена перед этим переписывал книги? Анания и послал его. Дал коня, припас на дорогу и вытолкал. Езжай и пробирайся к князю Андрею. Может, ты, княже, просил себе такого человека. Откуда я знаю.
– А ты?
– Я? Сказал уже.
– Ты куда должен был пристать? Говорил тебе игумен?
– Я же не Силька!
– А всё-таки. Что говорил игумен, выпроваживая тебя?
– Говорил, чтобы ехал к князю Юрию, в дружину.
– Почему же не приехал?
– улыбнулся Долгорукий.
– И вышло теперь так, что не ты меня искал, а я тебя.
– Как в притче о заблудшей овце, - насмешливо заметил князь Андрей. Радуйтесь со мною, потому что я нашёл овечку мою потерянную…
– А зачем мне князь? Я не овечка. Наслышался про берладников много див, вот и рванул сюда! Тут, правда, долго человека проверяют, способен ли он на что-нибудь, но я прошёл всё. Уж ежели я не способен, так кто же тогда!
– Хорошо, Кузьма, благодарение тебе за правду. Ещё одно. Игумен обещал что-нибудь, если удастся тебе стать дружинником самого князя Юрия?
– Ну… - Кузьма снова задышал тяжело и быстро, - то же самое обещал, что и в Киеве… Сказал, что милости его всюду найдут человека…
– Гнев тоже?
– Что гнев?
– Найдёт человека.
– Меня уж теперь никто не найдёт! А на того игумена-доходягу с его щедротами я чихать хотел!
– Покупают всегда тех, кто может услужить и бесплатно, - снова подал голос Долгорукий.
– Настоящие противники не продаются.
Тогда вмешался князь Андрей.
– Пускай поцелует крест, - сказал он про Кузьму.
– Пускай поклянётся, что говорил нам правду.
– А, нужно ли?
– спросил Долгорукий.
– Отче, что молвишь? Про крест святой - такие слова?
– Не про крест, а про Кузьму. Нужно ли ему целование?
– С самим чёртом поцелуюсь!
– воскликнул Кузьма.
– А не верите, так и не нужно. Княжеской веры никогда не искал.
– Придержи язык!
– мрачно посоветовал ему князь Андрей.
Берладник наполнил чашу, придвинул к Кузьме:
– Выпей.
– Здоровы будьте, - сказал тот и опрокинул питье одним духом.
– Мне уходить?
– Сиди с нами, - сказал Долгорукий, - тебя же посылали, чтобы ко мне пробился. Вот и пробился, и прибился. Трапезничаешь с самим Долгоруким. Знаешь, как называют княжеских слуг? Безумцы, ставшие слугами ещё большего безумца. Песни киевские знаешь? Умеешь?
– Подпевать могу.
– А ну, Вацьо, начинай!
Уже стемнело на дворе, в палате засветили свечи, всё на свете словно бы отодвинулось куда-то в сумерки, вдаль, там были заварухи, войны, стычки, шли куда-то полки, провожали матери сыновей, приговаривая им на дорогу: "Вперёд войска не выскакивай, а позади войска не оставайся, держись войска среднего, а воеводы - всё переднего…"