Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
– Гляди-ко, Данила!
– сказал он живо.
– А самый-то верный из всех моих городцовских сюда пришёл! Выходит, что ты с Никишкой ошибся: сказывал, будто вместо посада - один лишь пепел. Живой души не осталось… Никишка тут слёзы лил. А оказалось - живые есть! Не всех, знать, враги сгубили!
Он вновь повернулся всем корпусом к кузнецу:
– Ты как же от смерти спасся? И есть ли с тобой иные из Городца?
Страшко не терпелось спросить о сыне. Слова Долгорукого о Никишке вошли в его сердце радостной болью, но он подавил отцовскую радость и, соблюдая порядок, просто сказал:
– Иных посекли
Припомнив недавнюю строгость князя, Страшко осторожно добавил:
– Вот мира на землях твоих ищу…
– Так… вижу!
Князь будто понял тайные мысли Страшко, кивнул и тихо, как с глазу на глаз, прибавил:
– Никишка твой у меня. Приплыл к концу лета в Суздаль на челноке, пожил у меня, наказ мой один усвоил да и пошёл на Торжок… по надобности моей.
Страшко невольно взглянул вдоль реки на север, словно пытаясь прикинуть в уме, какие опасности подстерегают Никишку на дальних путях-дорогах в соседние новгородские земли? А князь тряхнул головой и весело обратился к бежанам:
– А вы что тут натворили? Зачем пришли? Бежане заволновались:
– Прости нас, княже, что влезли в твою избу!
– Если что сделали худо, то обогреемся и уйдём!..
– Оборони нас: мы - твои дети, а ты - отец нам!..
– Помилуй!
Князь, улыбаясь, взглянул на скучающую, равнодушную к грязным бежанам гречанку-княгиню, на довольных поездкой сюда сыновей и сразу же согласился:
– Пусть буду я вам отцом, а вы - мои дети!
Его мужественное, заросшее снизу небольшой, но густой седеющей бородой лицо открыто заулыбалось, серые глаза блеснули.
– Приму вас добром, коли хотите служить мне верой и правдой! Вот тут, на Москве-реке, и приму. Рубите на взгорье избы - я лес вам дам. Дерите под пашню землю - весною пашню засеем!
Стоявший ближе других оборванный, отощавший старик Демьян, подумав, сказал печально:
– Голы, босы к тебе пришли, ибо скудость да брань на всей земле русской. Поэтому нет у нас тебе дани.
– Три лета не возьму с вас дани!
– живо ответил князь.
Демьян встрепенулся:
– А твой тивун здесь дань с нас просил при входе на эту землю…
Федот испуганно завопил:
– Напраслину брешут, княже!
– Просил!
– подтвердил и Страшко, поняв, что тиун испугался и, значит, дань просил не по воле князя.
– Как половчанин, дань с нас просил! И тот, боярский холоп, тоже просил с нас дань!
– указал Страшко на Якуна, плетущегося от взгорья вслед за боярином Кучкой.
Багрово-красный, облитый потом, еле живой Якун, с трудом перегнувшись, издали поклонился князю с княгиней. Раньше Якуна медленно подошёл к избе Степан Иванович Кучка. Увидев его, князь поднялся навстречу:
– А-а, вот и боярин!
Он обнял Кучку и, не садясь, пошутил с улыбкой:
– Ну вот, воевода… ты, оженившись, тайно увёз молодую жену из Суздаля на Москву-реку, а нынче - я за тобой! Знать, нету тебе от меня покоя!
Боярин сдержанно поклонился:
– Приезд твой что праздник…
– Да, праздник…
Князь хмуро взглянул на Федота.
– Сей нерадивый тиун этот праздник мне злом мутит!
Помню я, как поучал нас отец мой, великий князь Мономах: «Не приемли мзды, ибо мзда ослепляет очи». А ты? Почто ты, корысти собственной ради, просил с них дань?Федот потерянно захрипел:
– Не я… не дань… не просил я, княже!
– Ан ты!
– без жалости подтвердил Страшко.
– То он!
– сказал и Мирошка.
– А также и тот вон, тиун боярский…
– Напраслина всё… не я!
– заплакал Федот и упал на землю.
– Якун это всё содеял, меня подбил…
Князь строго взглянул на Якуна.
– И ты?
– Да ведь кострища они палят на земле боярской, - сказал Якун простодушно и вытер шапкой вспотевший лоб.
– Вон видишь: горит огонь, посохшие дерева в огне том трещат…
Он указал на большой костёр:
– Как раз на земле боярской!
Лицо князя снова розово вспыхнуло, как и во время опроса пришлых бежан:
– Чай, здесь земля-то моя, не боярская!
– Боярская, княже, - с наглым смирением повторил Якун, взглянув на хмуро молчавшего Кучку.
– Хоть своего тивуна Федота спроси, он тоже скажет: твоя земля за избой да за тем вон дубом. Эво он, дуб, разбитый Перуном. За ним и земля твоя, то есть княжья. А тут - господина мово земля, боярина Кучки…
Князь в гневе привстал и сверкнул глазами:
– Что брешешь про землю, холоп лукавый?
Якун испуганно отступил. Но, поглядев на Кучку, с жалким, лукавым смиренством ответил:
– Я не брешу, князь мудрый. Тивун твой Федот свидетелем будет, что княжья земля не тут, а за той избой. А здесь - боярское место…
Князь побледнел, но смолчал и внимательно пригляделся к боярину. Смирив свой гнев, он осторожно, спокойно, как возле большого зверя, ступил со скамьи на медвежью шкуру и даже вдруг улыбнулся - медленной, тайной улыбкой: это у Мономашичей было в крови…
Зато не сдержался горячий княжич Андрей: внезапно шагнув к Якуну, он ударил управителя по лицу, и тот упал навзничь, раскинув руки.
Князь недовольно поморщился:
– Погоди!
И почти удивлённо сказал боярину Кучке:
– Слуга твой солгал, боярин: моя тут земля. Искони была княжьей - и тут, и вдоль по Неглиике, и вплоть до Кучкина поля!
Кучка хмуро взглянул на Андрея. Потом перевёл нелюдимый взгляд на стонущего Якуна и на людей, стоявших поодаль. Взглянул и на тихую, зимнюю красоту земли. Вспомнил Настасью, которую тайно увёз сюда в надежде отвлечь от любви к Андрею. Вспомнил всегдашние ссоры с князем и суздальский свой покой, который он бросил для дальней вотчины на Москве-реке. С тяжёлой злобой взглянув на сильного, рослого, как отец, широкоплечего княжича и на князя, он окинул взглядом весь холм и посёлок, прикрытый войском, и громко, резко сказал:
– Правду ответил тебе Якун: твоя земля будет чуток подале. Тут, у избы и где дуб - моё порубежье!
Вспыльчивый княжич Андрей рванулся к мечнику за мечом.
– Эко, бирюк проклятый!
– глухо вскричал он, не отрывая своих светло-карих яростных глаз от Кучки.
– Эта земля испокон была княжьей. И вотчина твоя была княжьей. Только мой дед Мономах от доброго сердца дал её в дар твоему отцу.
Князь строго велел, обратившись к сыну:
– Постой!
И снова мягко спросил у Кучки: